Яне лучше, чем это делал Александр Осипович. Это подтверждает и письмо Дюгамеля генерал-лейтенанту Евгению Александровичу Головину, который сменил Розена на посту командира Отдельного Кавказского корпуса и Главноуправляющего гражданской частью и пограничными делами в Грузии, Армении и Кавказской области. Цитируем по черновику, сохранившемуся в архиве:

«Милостивый государь Евгений Александрович, Вашему Превосходительству известно об адъютанте В. А. Перовского. Поручик Виткевич был послан с подарочными вещами и с высочайшей грамотой к сардарам Кабульскому и Кандагарскому, и ныне, по выполнении возложенного на него поручения и согласно предписанию вице-канцлера отправляется мною курьером в С.-Петербург. Сей офицер почти два года пробыл в Афганистане и ему хорошо известно положение дел в том краю, и важные собранные им сведения особенно заслуживают внимания теперь, как все усилия английского правительства направлены на Афганистан.

Я беру смелость рекомендовать сего отличного офицера благорасположению Вашего Превосходительства и в то же время покорнейше прошу Вас, Милостивый государь, приказать выдать ему курьерскую подорожную для дальнейшего следования его в С.-Петербург…»[561].

Почему «курьером»? Наверняка, Дюгамель вручил Яну для передачи столичному начальству разного рода корреспонденцию. Но это не суть важно. Главное – то, как посланник отзывался о Виткевиче.

Путешествие поручика проходило без приключений, если не считать вынужденной остановки в Джуль-финском карантине, расположенном на берегу Аракса (Джульфинский район современного Азербайджана), где проверяли приезжих из Персии на предмет заразных заболеваний. Место, по мнению Виткевича, было пренеприятным, ведь он обратил на него внимание еще полтора года назад, по дороге в Тегеран. Тогда он написал Далю: «Здесь есть Карантин, в котором приезжающие из Персии должны умирать от голода и пить мутную и вредную воду Аракса»[562]. Тех, кого считали переносчиками инфекционных заболеваний, надолго изолировали и держали под стражей.

Теперь Яну пришлось вплотную познакомиться с этим «чистилищем». Но, видно, болезней у него не нашли, а статус офицера предполагал предупредительное к нему отношение. К тому же Виткевич запасся бумагами от Дюгамеля и генконсула в Тавризе Кодинца о том, что «заразительных болезней» у него не имеется. 25 марта ему выдали свидетельство с печатью Джульфинского карантина, подтверждающее этот факт, и он мог следовать дальше[563].

Через несколько дней Виткевич прибыл в Тифлис, где познакомился с князем Алексеем Дмитриевичем Салтыковым – дипломатом, выполнявшим поручения Азиатского департамента и также возвращавшимся в Петербург. С начала августа 1838 года Салтыков находился в Тегеране, но там они разминулись, так что знакомство состоялось только в Грузии. Алексей Дмитриевич поблагодарил Виткевича за доставленное ему письмо от шахского министра иностранных дел Мирзы Масуда. Молодые люди были практически одногодками (Салтыков – 1806 года рождения). Они приглянулись друг другу и сообразили, что вместе путешествовать веселее.

Салтыков был интересным собеседником, тем более, что повидал немало. Служил при дипломатических миссиях в Константинополе, Лондоне, Флоренции и Риме. Да и Виткевичу было о чем рассказать. Оба делились впечатлениями от пребывания в Персии, а любознательный князь расспрашивал об афганских делах. Известия о них, правда, не радовали…

«Не будет ли лучше поставить точку пули в своем конце…»

16 апреля Виткевич и Салтыков достигли Владикавказа, где провели несколько дней. Просматривая прессу, они с удивлением и огорчением обнаружили, что русские газеты перепечатали множество английских статей, посвященных «русскому агенту Виковичу», злоумышлявшему против интересов Великобритании и спровоцировавшему конфликт в двусторонних отношениях. Поводом стали парламентские слушания, посвященные началу англо-афганской войны. О Виткевиче, безбожно коверкая его трудное для британского восприятия имя, писали «Лондон ивнинг стандарт», «Лондон дейли ньюс», «Морнинг кроникл», «Дублин ивнинг пост». Салтыков подтрунивал над приятелем, говорил, что тот стал героем дня, а вот Виткевичу было не до смеха. Подобное паблисити ему было ни к чему, особенно с учетом предстоявших объяснений в Министерстве иностранных дел. Русские чиновники обычно не жаловали тех, кто давал повод для шумихи за рубежом и к мнению иностранной прессы относились с повышенной чувствительностью. Сложившееся о Виткевиче позитивное мнение могло с легкостью перемениться.

Уже по дороге в Петербург пришло известие о том, что пал Кандагар. Его заняли отряды Шуджи и англичане без единого выстрела. Кохендиль-хан с братьями бежали в западные районы страны, поближе к Персии.

1 мая они с Салтыковым прибыли в столицу и там все вроде бы складывалось наилучшим образом. Остановился Ян опять у француза Луи., в привычном трактире на Малой Морской. В Министерстве никто не думал пенять ему за «допущенные ошибки». Зато сообщили о повышении в чине до штаб-ротмистра. Повод для хорошего настроения и никак не для печали.

Сенявин сообщал Перовскому в письме от 21 мая 1839 года: «В Петербурге Виткевич пробыл… только 8 дней; он был очень хорошо принят министерством, и в самый день его смерти приготовлен был доклад о переводе его в гвардию и о награждении сверх того орденом и деньгами. При свидании с ним я ему сказывал, какое благосклонное участие Вы принимали в нем, как Вы беспокоились, услышав, что он будто бы заехал в Хиву и был там убит, как пред отъездом Вы мне особенно рекомендовали устроить приличное ему вознаграждение за трудную его экспедицию. Притом я присовокупил, что он может надеяться на получение награды. Казалось, он был очень доволен и весел еще за день до его смерти, где он целый вечер проболтал с Салтыковым. Накануне его самоубийства, говорят также, видели его в середине дня, и он тоже был весел; вечер же он просидел у Симонича и, возвратясь оттуда, заперся в своей комнате по обыкновению, велел себя разбудить на другой день в 9 часов, а сам между тем застрелился»[564].

Это произошло поздно вечером 8 мая или в ночь на 9 мая.

Между тем, ничто не предвещало ужасного исхода. Виткевич наносил светские визиты, обедал с разными людьми, в том числе с Львом Алексеевичем Перовским, братом оренбургского губернатора (в будущем министром внутренних дел). Мило проводил время с Симоничем, Салтыковым, друзьями по Оренбургу.

8 мая встречался не только с Симоничем, но и с Бухом. Тот пришел к Яну в гостиницу и «не заметил в нем печальной задумчивости». Правда, «какая-то статья немецкой газеты, где упоминалось о нем, его волновала», но, по всей видимости, не настолько, чтобы ввергнуть в полное уныние. Ян показывал «привезенные им из Афганистана ружья и пистолеты, к которым всегда имел страсть» и был явно не похож на потенциального самоубийцу[565].

Статья из немецкой газеты… Очередная перепечатка сообщений британской прессы, что там могло быть нового? Такого, чтобы ошеломить, выбить из колеи? Виткевич