то время как в других источниках фигурирует одна единственная предсмертная записка. Загадки, связанные с трагедией 8 мая, множатся…

В том, что касалось похорон, слуга, пожалуй, не преувеличивал или почти не преувеличивал. В рапорте Чинкулова прямо не указывалось, что на кладбище никто не явился, однако не упоминалось, что там кто-то был, кроме кучера и чиновника. Правда, когда заказывали гроб, то есть еще до погребения, подъехал неизвестный «в рабочем фартуке», молча положил на гроб венок и так же молча удалился. На венке ничего написано не было[586].

Что-то помешало друзьям отдать последние почести покойному. Что именно? То, что он – самоубийца? Или, власти не рекомендовали идти на кладбище? Раздосадованные смертью Виткевича, тем, что он уничтожил важные документы, они сводили счеты с мертвецом или по каким-то причинам, чтобы избежать малейшей огласки, торопились поставить точку в этой грустной истории? Но какой ущерб государственным интересам могло нанести прощание с покойным?

Это не единственная тайна. Пусть на похороны никто не явился, но могила-то должна была остаться? А вот и нет…

Михаил Гус, для работы над своей книгой тщательно изучил архивы и поделился результатами своих изысканий: «Государственный исторический архив Ленинградской области автору этой книги сообщил, что в архивных фондах петербургского обер-полицмейстера, канцелярии петербургского губернатора, Волковского кладбища сведений об Иване Викторовиче Виткевиче не имеется…

Не удалось их найти и в Государственном архиве Российской Федерации.

Могилы Виткевича на кладбище нет.

Иван Головин, эмигрировавший из России, в книге «Za Russie saus Nicolas I», изданной в Париже в 1845 году, писал: «Труп Виткевича исчез, как труп простого матроса…»[587].

Православная и католическая церковь (к последней принадлежал Виткевич) в те времена самоубийц не жаловали, их не отпевали и обычно не хоронили на общем кладбище; значит, могли закопать где-нибудь за оградой, где могила быстро становилась бесхозной. Но это не было таким уж нерушимым правилом, исключения делались, особенно если речь шла о человеке видном, заслуженном. Как раз таким являлся штаб-ротмистр, овеянный славой своих афганских приключений, друзья и начальство должны были сказать свое слово, чтобы похоронили его с почестями, достойно. Но не сказали и на похоронах отсутствовали.

Одиночество, которое, несмотря на всю свою известность, Виткевич испытывал при жизни, настигло его и после смерти. Это подтверждают печальные детали, связанные с судьбой его имущества. Оно включало предметы личного пользования (два мундира, другие носильные вещи, белье, обувь, шинели, и мужских холщовых рубах, «бритвенный ящик» и т. д.) и немало вещей, привезенных с Востока. Опись, составленная сотрудниками Азиатского департамента, насчитывала 47 пунктов. Ничто не ускользнуло от внимания скрупулезных сотрудников: «поднос железный небольшой величины старый», «четыре оловянные круглые монеты с копейку величины и пять таковых серебряных с мушкою», «две головные щетки, одна маленькая, другая побольше» и пр.[588].

Особый интерес представляли персидские и афганские раритеты: шали, ружье «с костяным белым наконечником», кинжалы, полусабли, кушак с красной каймою длиной до четырех аршин и по краям с цветною каемкой», ковер…[589]. А еще «черкесское платье, заключающееся в одной рубашке, витой из железной проволоки, еще шишак железный с такою же витою сеткой»[590]

В письме вице-директора Азиатского департамента, адресованного в Департамент хозяйственных и счетных дел МИД (датировано и июля 1840 года), указывалось: «после смерти Оренбургского казачьего полка штаб-ротмистра Виткевича, состоявшего по ведомству Азиатского Департамента и лишившего себя жизни в минувшем году», осталось движимое имущество, «которое по описи, составленной полицией в присутствии чиновника Азиатского департамента, доставлено в сей Департамент». Уточнялось, что «по сделанному вызову наследников покойного Виткевича никто из них не явился и не прислал поверенных для принятия означенного имущества», а родной брат «Игнатий Виткевич, жительствующий в Виленской губернии, отказался от наследства, оставшегося после брата». В этой связи «Азиатский департамент, препровождая в Департамент хозяйственных и счетных дел вещи Виткевича по прилагаемой у сего описи», покорнейше просил «учинить распоряжение и продать вещей тех с публичного торга и о доставлении вырученных за оные денег в Азиатский Департамент для уплаты некоторых долгов, оставшихся после Виткевича»[591].

Подготовка торгов заняла около года. В конце концов, было объявлено, что с 27 августа 1840 года «ежедневно, кроме воскресных и табельных дней будут продаваться с аукционного торга от 3-х до 6-ти часов вечера оставшиеся после умершего штаб-ротмистра Виткевича разные мундирные вещи, оружие, белье, архалуки[592], персидские шали, кушаки, салфетки и проч.»[593].

Аукцион, состоявшийся 27 августа 1840 года, позволил выручить скромную сумму в 401 рубль одиннадцать и две седьмых копейки серебром, из которой еще пришлось вычесть издержки на «мытьё белья»[594].

Теперь о вещах, оставленных Яном у Виктора Ивашкевича в Оренбурге. Тот должен был связаться с семьей, выполняя последнюю волю покойного и передать их родственникам. Но в дневнике племянницы Эльвиры говорится: Ивашкевич написал «отцу нашему», то есть Игнацию, что Виткевич ему ничего не оставил, и «отец понял, что это значит»[595]. Обманул старый приятель, собрат по крожской трагедии, так что ли? Но даже если так, то вряд ли он руководствовался корыстными интересами. Возможно, зная о натянутых отношениях Яна с членами семьи, в особенности с Игнацием, не счел правильным передавать им вещи покойного.

От петербургского имущества Яна Игнаций отказался, не взял ничего. Зачем же ему оренбургское имущество, в основном, книги? Азиатский департамент прислал хозяину Пошавше старый халат Яна и еще «какие-то мелочи», вместе с копией предсмертного письма, но не факт, что брат в этом нуждался.

С другой стороны, мы многого не знаем, возможно, не все было так просто и ясно. Родные позднее вспоминали о Яне, он не был им совершенно безразличен. Прежде всего это относится к племянницам. Слишком юные в дни смерти своего дяди, они тогда не могли сами съездить в Петербург за его вещами, а иначе, вероятно, съездили бы.

Вот что с восхищением писала Мария: «Легендарный образ Яна, старшего брата нашего отца, запал нам в души как образ нового Валленрода… Виткевич строил большие планы: создавать угрозы России на востоке и на юге, стать польским Валленродом, призывать к борьбе за свободу всех, кто томился в неволе московской, завоевать свободу для Польши и других стран: “За вашу и нашу свободу”»[596].

Вообще, факты, иллюстрирующие отношение к Виткевичу членов семьи, достаточно противоречивы. Мы помним, какая полоса отчуждения пролегла между ними после аферы подполковника Яновского, как расходились жизненные пути Яна и Игнация, с какой неохотой Ян ездил в Пошавше.

Со временем отношение Игнация к старшему брату менялось,