сделал последний вдох и затих. Сердце Тэмпест бешено колотилось в груди, а нижняя губа задрожала. Мадрид поднял голову и посмотрел на нее. Столько эмоций отразилось на его лице. Мир отошел на второй план, и воздух казался неподвижным.

– Прости, – сказал он.

Хватило одного слова, чтобы ответить на вопрос, мучивший ее бо́льшую часть жизни.

Мадрид – ее отец.

Она даже не знала его имени.

– Как тебя зовут?

Он сглотнул.

– Гарен.

Тэмпа кивнула. Гарен Мадрид. Ее отец.

Он мягко улыбнулся ей, прежде чем снова превратиться в стоика Мадрида, который помогал ее воспитывать.

– Сегодня мы заканчиваем то, что начал Дестин. Завтра мы разберемся с последствиями. За Хеймсерию! – прокричал Мадрид.

– За Хеймсерию, – эхом отозвалась Тэмпест. Краем глаза она взглянула на Пайра, но тот, казалось, был далеко. У нее защемило сердце, и ей снова захотелось взять его за руку, но она сдержала порыв.

Он придет к ней, когда будет готов.

Глава тридцать седьмая

Тэмпест

Четыре месяца спустя

Столица грелась в теплых, весенних лучах солнца, совершенная в своей красоте. Четыре месяца с момента смерти короля Дестина от рук Мадрида пролетели, как в тумане.

Отец Тэмпест, Мадрид.

Между ними еще не произошел серьезных разговор о столь важном нюансе их отношений. Тема все еще была для них в новинку. Слишком больно такое обсуждать.

Королевства все еще скорбели.

Гончие скорбели.

Сердце сжалось от горя. В битве они потеряли Алекса и Левку. Алекс, конечно, принимал неправильные решения, но они не могли перечеркнуть то время, что он потратил на воспитание Тэмпест. Девушка скучала по нему. А что касается Левки… Она все еще не могла поверить, что его больше нет. Максим стал сам на себя не похож. Конечно, он все еще шутил, но теперь резче, и смех его звучал реже.

Сразу после смерти короля Дестина и успешного захвата Короны ни Тэмпест, ни Мадрид, ни Максим не знали о судьбе Алекса и Левки. Только несколько часов спустя Гончие собрались вместе, чтобы подсчитать количество погибших, отпраздновать успех и оплакать потери, и тогда Тэмпест и ее семья узнали об их отсутствии.

И тогда они могли чувствовать только утрату.

Несмотря на то что Тэмпест проводила все больше и больше времени со своим родным отцом, каждый их разговор был омрачен потерей, травмой и ложью. Они оба пытались смириться с потерей Алекса. Он научил Тэмпест читать и каждую ночь укладывал ее спать. Алекс и Мадрид росли и тренировались вместе.

– Ты со мной?

Она моргнула, глядя на Мадрида, и потерла потную шею.

– Почему Алекс был в той деревне в ту ночь, когда я ребенком убежала из дома? – спросила Тэмпест Мадрида.

Слова сами срывались с ее губ. Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Они тренировались каждое утро. Рутина помогала ей сосредоточиться. Спустя несколько дней она поняла, что ее отцу регулярные тренировки тоже помогали. Оказалось, что они похожи друг на друга. Он держался особняком бо́льшую часть ее жизни и казался самым отстраненным из всех ее дядюшек.

По крайней мере, теперь она знала, что он вел себя так с одной целью: чтобы защитить ее.

Мадрид грустно улыбнулся.

– Я послал Гончих под предлогом, что им стоит разобраться с талаганскими повстанцами в том регионе. По правде говоря, я узнал о плане Дестина избавиться от тебя и твоей матери. Я не мог поехать сам, но хотел предотвратить весь этот ужас.

Они молча чистили свои мечи, пока Тэмпест переваривала информацию. Они в первый раз заговорили о дне смерти матери. Несколько недель после смерти короля по ночам, когда сна не было ни в одном глазу, Тэмпест говорила на эту тему с Максимом. После смерти Левки Максим не хотел оставаться один. Дима и Тэмпест переехали в его дом сразу же. Максим оставался теплым и приветливым, в отличие от Мадрида. Тэмпест задавалась вопросом, изменятся ли когда-нибудь их отношения.

Или, что более важно, хотела ли она изменений.

Однако, независимо от желаний, только Мадрид мог рассказать ей нечто важное. Тэмпест закусила губу и с трудом втянула носом колючий воздух, заставляя себя задать вопрос. Секреты слишком долго висели грузом между ними.

– Говори, дитя, – сказал он спустя несколько долгих мгновений молчания.

Не сводя глаз с меча, она рассматривала в нем искаженное отражение своего отца. Тэмпест взглянула на него краем глаза, заметив тревогу на лице мужчины. Ей пришло в голову, что, возможно, не только она чувствовала себя неуверенно и нервничала из-за новой динамики в отношениях. Она в последний раз вытерла клинок, прежде чем встретиться взглядом с Мадридом.

– Оборотень, – начала она, – тот, которого король Дестин послал позаботиться обо мне и моей матери. – Она не могла смириться со словом «убийство». – Он…

– Его больше нет. Он мертв. Дестин позаботился об этом. Негодяй ненавидел незавершенные дела.

Дыхание перехватило, и она с трудом сглотнула. Она не знала, почувствовала ли облегчение или разочарование.

– Почему ты не сказал мне раньше?

– Риск был слишком велик. Дестин не знал наверняка, кто из Гончих спрятал от него ребенка, но он хотел, чтобы мы заплатили. Он сделал из вас пример. Как только тебя поместили к Гончим, у тебя не было возможности сбежать. Я сделал все, что мог, чтобы ты находилась в безопасности, чтобы у тебя появились навыки самозащиты. – Он помолчал. – Я позаботился о том, чтобы ты познала любовь и обрела семью, хотя сам не мог стать ближе.

Она понимала, действительно понимала.

– Ты любил маму?

Он поморщился от старой раны.

– Любил ее больше всего на свете, а потом появилась ты, и я понял, что до этого ничего не знал о любви. Дети открывают нам настоящую, безусловную любовь. Я сожалею только о том, что не смог защитить вас обеих. Если бы я поступил по-другому…

– Не стоит. Мы не можем изменить прошлое, – перебила Тэмпест. Она протянула отцу руку – жест, который она никогда раньше себе не позволяла, и была удивлена, когда он взял ее ладонь в свою и сжал.

– Мудрые слова. Ты стала необыкновенной женщиной. Твоя мать гордилась бы тобой.

– Знаю.

Ответ не прозвучал высокомерно. Впервые в своей жизни Тэмпест принимала себя такой, какая она есть, и знала, что мать приняла бы ее любой. Несмотря на то что слышала ее голос и видела лицо только во сне, она верила, что мама гордилась бы такой дочерью.

Между