Елена усмехнулась.

– Год? Да тут осталось всего несколько недель! Что изменят эти недели?

Я беспомощно пожала плечами.

– Таков закон.

Елена покачала головой, а затем потянулась, чтобы погладить меня по щеке.

– Мы расскажем все судье. Все, что ему нужно. Я тоже приду на следующее слушание. В качестве свидетеля.

Действуя совершенно инстинктивно, я обняла Елену. Она по-матерински обняла меня в ответ, и я почувствовала запах тмина, легких духов, а поверх всего этого – чистейший, детский аромат Оливии. Она все еще была здесь, на одежде Елены, в ее коже.

Когда я отступила назад, заметила в глазах женщины слезы.

– Я люблю эту маленькую девочку. И его люблю, этого славного парня.

– Я тоже. Их обоих.

Лицо Елены вспыхнуло улыбкой, словно солнце, выглянувшее из-за темных туч.

– Видишь? Что я тебе говорила? – сказала она, направляясь к двери. – Дом – это не просто место, где ты живешь. Дом – это люди, что живут в нем.

Елена ушла, и тишина опустилась на меня, оставив наедине с мыслью, которая впилась в меня когтями и никак не хотела отпускать: если Сойер потеряет Оливию, я потеряю их обоих, и этот дом опустеет.

На следующий день, в понедельник, я с трудом отстояла свою смену в «Серенити». Каждый удар сердца отдавался пульсирующей болью в ноге, и к трем часам я еле сдерживала слезы. Но Уитни, мою начальницу, больше беспокоил «уродливый» вид ботинка.

– Если это слишком, может, вам лучше остаться завтра дома? – спросила она в комнате для отдыха, когда я готовилась уйти.

Я взяла свой костыль и, прихрамывая, прошла мимо нее, гордо задрав подбородок.

– Я справлялась с проблемами пострашнее.

К счастью, трамвай до дома был почти пустой, и я смогла разместить ноющую ногу на сиденье напротив, мечтая об обезболивающем, своей кровати и, может быть, о стихотворении Сильвии Плат или двух.

Пока я проделывала нелегкий путь до дома длиной в полтора квартала, мне позвонили с незнакомого номера. Я присела на ближайшее крыльцо чужого дома и ответила.

– Алло?

– Дарлин Монтгомери? – раздался голос пожилой женщины.

– Да?..

– Это Элис Эббот.

Я замерла, не в силах пошевелиться от страха, который резко сменился гневом.

– Да? Что случилось? С Ливви все в порядке?

– Она… расстроена. Прошлой ночью она очень плохо спала. Или не спала совсем, если честно.

– Почему?

Пауза.

– Она скучает по Сойеру. Я хотела бы узнать, не могли бы мы ненадолго приехать к нему? Чтобы она поиграла со своими игрушками и, возможно, поспала в своей кроватке.

Я поджала губы. Бедная женщина казалась уставшей и чуточку расстроенной, хоть и пыталась скрыть это. Я разрывалась между желанием утешить ее или устроить разнос.

– Приезжайте, – сказала я. – Думаю, я смогу взять ключ у Елены.

– Спасибо, Дарлин, – благодарно ответила Элис, и я услышала рыдания Оливии на заднем фоне. – Огромное спасибо.

* * *

Елена дала мне запасной ключ от квартиры Сойера, и я решила подождать Элис там. Я разбросала кубики Оливии на полу на случай, если она захочет поиграть с ними.

Двадцать минут спустя в дверь постучали, и я, припадая на одну ногу, пошла открывать. Оставив дверь приоткрытой, сразу же направилась к дивану в гостиной. Шаги, голоса и отчаянный крик Оливии остановили меня. Она первой толкнула дверь, и мое сердце разбилось при виде ее расстроенного выражения лица и испачканных слезами щек.

– Папочка? – выкрикнула она, осматривая квартиру блестящими от слез голубыми глазками, пока не наткнулась на меня. – Дали-ин. Папочка? Где папочка?

– О, милая, иди ко мне.

Она поспешила ко мне, минуя кубики на полу, и я подхватила ее, крепко прижав к себе. Ее маленькое тело содрогалось от рыданий, и я убийственным взглядом окинула вошедших Эбботов.

Но злость тут же испарилась, стоило увидеть их лица. Они оба выглядели измученными и взволнованными – пораженческие выражения самых лучших намерений, потерпевших крах.

– Мы не знали, что еще делать, – сообщила Элис, и Джеральд обнял ее за плечи.

– Она очень… проницательна для своего возраста, – сказал он. – Ни один из отвлекающих маневров, которые нам велела попробовать инспектор, не сработал.

– Ей не нужно отвлекаться, – тихо сказала я. – Она просто хочет к папочке.

Я прошла к рабочему столу Сойера и села на его стул с Оливией на руках.

– Где папочка? – всхлипнула она. – Хочу к папочке.

– Знаю. Он скоро будет дома, милая горошинка. Совсем скоро.

Я погладила ее по спине, укачивая в своих руках как могла. Эбботы сидели за кухонным столом и смотрели на меня, словно на укротительницу тигров или волшебницу. Плач Оливии перешел в икающие всхлипывания, а затем она заснула.

– Мне уложить ее в кроватку? – прошептала Элис, поднимаясь со стула.

– Нет, хочу подержать ее на руках, – сказала я. – Не знаю, как долго это еще продлится.

Джеральд и Элис застыли, выглядя одновременно огорченными и обиженными. И Элис вернулась на свое место.

– Я хочу быть честной, – сказала я. – Понимаю, что вы стараетесь делать все правильно, но тем самым причиняете боль людям, которых я люблю.

– Знаю, – устало согласилась Элис. – Мы плохие парни, не так ли? Но Молли… она была нашей единственной дочерью. И Оливия – наша единственная связь с ней. Она часть нашей семьи.

– Она и семья Сойера тоже, – воспротивилась я.

– Вы так в этом уверены? – спросил Джеральд.

Я не ответила. В неловкой тишине продолжала укачивать Оливию в течение часа, пока мои руки, и так ломившие после массажа, не заныли.

– У меня сейчас руки отвалятся, – пожаловалась я. – Пойду уложу ее.

С трудом, но я встала со стула и отнесла Оливию в ее комнату. Уложила ее, и она захныкала и зашевелилась во сне, будто вот-вот собиралась проснуться. Но через несколько мгновений ее дыхание выровнялось, а красные пятна на щеках почти исчезли.

Я, прихрамывая, вернулась на кухню и села за стол к Эбботам. Воздух между нами был раскален до предела, и я, обычно выкрикивающая первые пришедшие в голову слова, теперь старалась подбирать их тщательно, чтобы не навредить Сойеру. Помочь Сойеру, если смогу.

«Не облажайся, не облажайся, не облажайся…»