к Отту на несколько минут. Тот уже сидел за столом, но ни к жареному мясу, ни к яичнице, ни к холодным закускам не притрагивался, вид у генерала был очень озабоченный.

— Что-то случилось, Рихард?

— Да Мейзингер забегал знакомиться.

— Болтливый человек, но… — Отт поднял правую руку, выкинул указательный палец, будто дуло пистолета, — но никогда ничего лишнего не скажет и сам засечет все, что будут говорить другие. Даже в пьяном виде. Такие люди опасны.

— Я это хорошо знаю, Эйген. Сталкивался с ними.

Отт поднял кофейник, наполнил свою чашку, налил кофе в чашку Зорге.

— Давай подкрепимся, — просто сказал он, — дел у нас с тобою, Рихард, по макушку. И все дела — великие. — Отт снова потыкал в воздух указательным пальцем. — Мы только что взяли Данию, — неожиданно сообщил он.

— Не понял, господин посол… Как?

— Ну как берут государства великие полководцы? Без единого выстрела, внезапно. А наш фюрер — великий полководец.

Зорге в ответ только головой покачал. Отт насторожился.

— Ты чего, не согласен со мною?

— Согласен, согласен, — успокаивающе произнес Зорге, — фюрер — потрясающий стратег, он все видит наперед. Дания ему, по-моему, не нужна.

— А что нужно? — Отт насторожился еще больше, отставил в сторону чашку с кофе. От неожиданности он даже забыл забелить кофе сливками.

— Франция и только Франция. Мы же в прошлый раз обсуждали это…

— Франция, Франция, — забормотал Отт заведенно, поднялся, подошел к карте Европы — у него теперь везде, даже в столовой, — висели географические карты — пока Европы, но Отт верил, что настанет время, и очень скоро настанет, когда карту Европы заменит карта мира. — Франция…

Понятно было одно — затевается большая драка, которая проглотит десятки миллионов жизней. И фюрер теперь будет отчаянно давить на Токио, требовать, чтобы Япония вступила в военные действия. Против кого будут направлены эти действия — ежу понятно: против советской России, и прежде всего против нее.

Фюрер очень нагло поставил на колени Австрию, объявив ее чуть ли не германской областью, потом отнял у Чехословакии Судеты… Когда у него спросили, зачем ему Судеты, он в ответ зашелся в крике:

— Там проживают немцы. Я должен их защищать.

На защиту чехов и их интересов поднялись Англия и Франция — они были союзниками Чехословакии.

Гитлер сделал обиженное лицо — чуть не заплакал, как рассказывали свидетели, — и заявил, придав руку к груди:

— Судеты — последнее территориальное требование в Европе, которое я выдвигаю.

Но это было совсем не последнее требование: зубов у фюрера было много, и каждый зуб хотел что-нибудь укусить. Гитлер потребовал, чтобы поляки отдали ему город Данциг.

— Данциг — это часть Германской империи, — патетически произнес он.

Съев Данциг, фюрер этим, как известно, не ограничился, а очень быстро съел всю Польшу. И теперь вот двинулся дальше.

По поводу того, что Польша — независимое государство, с которым нельзя обходиться, как с какой-нибудь страной Ананасией размером шесть шагов на восемь, попробовала высказаться Англия, но Гитлер жестоко пресек всякую «вольнодумную болтовню»: в тот же день немецкая подводная лодка потопила английский пассажирский пароход «Атения».

Франция, которая вслед за Англией объявила войну рейху, лихорадочно достраивала оборонительную «линию Мажино». В Германии на этот счет только усмехались. Взяли Данию, высадились в Норвегии, через день — в Голландии, Бельгии и Люксембурге — везде сразу. Европу затрясло.

Зорге был прав, когда сказал Отту, что фюрера Дания интересует постольку поскольку, его больше интересует Франция.

Немцы не стали брать линию Мажино в лоб — действительно очень хорошо укрепленную, глубоко зарывшуюся в землю и ощетинившуюся стволами зенитных орудий (ее потом просто-напросто забросают гранатами через вентиляционные шахты, и все защитники линии останутся лежать в казематах — там будет их последний приют), а обошли укрепления с севера и повели широкое наступление на Францию.

Вскоре великая страна пала.

Успехи гитлеровских вояк действовали на японских генералов, как хороший коньяк на знатоков элитных напитков — им очень захотелось выступить где-нибудь в роли победителей (впрочем, «где-нибудь» — это слишком размыто, — выступить в своих «окрестностях», в Азии, на Дальнем Востоке), и Гитлер на это очень рассчитывал.

В результате японский МИД послал в Берлин своего гонца — в высоком чине — с уведомлением, что Токио готово вступить в переговоры.

Зорге об этом немедленно сообщил в Москву.

Жена Бранко Вукелича объявилась далеко, на краю краев земли — в Австралии.

— Эх, Эдит, Эдит, — зажато вздохнул Бранко, забрался платком под стекла очков — глаза у него повлажнели, в горле возник кашель. — Эх, Эдит, — повторил он заведенно.

— Может, слетаешь в Сидней? — Зорге обхватил его за плечи. — Слетай, Бранко, поговори с ней…

— А толку-то? — Бранко с жалобным видом покачал головой.

— Вдруг будет толк?

— Бесполезно, Рихард. Я очень хорошо знаю Эдит. — В горле у Вукелича неожиданно захлюпали слезы, он, сопротивляясь им, снова закашлялся.

Слез своих Вукелич не стеснялся, знал, что если бы такая беда произошла с Рихардом, тот тоже бы заплакал. Жизнь — штука беспощадная, бьет больно.

Бранко выкашлялся, потом промокнул платком глаза, протер стекла очков.

— Все, — произнес он сипло, — все! Больше не буду.

— Может, дружище, поедем куда-нибудь, выпьем, а? — Зорге тряхнул приятеля, у того даже пиджак затрещал. — Ну! Не кисни только!

— А я, Рихард, и не кисну, — уже спокойно, без дрожи в голосе проговорил Бранко, — тут совсем другое… Ты не знаешь, как это больно.

Рихард промолчал. Вспомнил свое расставание с Кристиной, вспомнил Катю, помрачнел.

— Поедем все-таки, Бранко, выпьем чего-нибудь, — тихо проговорил он.

В ответ Бранко молча кивнул.

В Токио все чаще и чаще стали обсуждать военные переговоры Японии с Германией. В посольстве не проходило и дня, чтобы не появлялись люди из военного министерства, не проводили совещания с посольскими чинами. Майор Шолль иногда заваливался в кабинет Рихарда совершенно взмыленный.

— У японцев все построено так, что ничего не поймешь, — жаловался он, — замышляют одно, обсуждают другое, делают третье, а получается четвертое. И связи между первым, вторым, третьим и четвертым нет совершенно никакой. Вот люди!

Рихард сочувственно наливал Шоллю газированной воды из сифона и протягивал стакан с соболезнующим видом:

— Мог бы налить тебе что-нибудь покрепче, но нельзя ведь?

— Нельзя, — сожалеюще вздыхал Шолль и залпом опрокидывал стакан в себя, с силой опечатывал кулаком собственный живот и убегал от Зорге с негодующим возгласом: — Вот люди!

Но один раз он открыл дверь в кабинет Зорге снова, всунул голову и проговорил со вздохом:

— А может, они не люди, а?

Рихард неопределенно пожал плечами:

— Не знаю! — посмотрел на часы: через пятнадцать минут он должен будет докладывать послу, что пишут газеты в мире и чего новенького появилось в печати рейха.

Когда