class="p1">Собрал аппаратуру, свел вместе все блоки, отдельно поставил ключ — специально вывел его на длинный провод, чтобы было удобнее работать, разложил бумаги и хотел было включить питание, но не включил — что-то задержало его, а он даже понять не смог, что же именно удерживает его — понять-то, мозгом засечь не сумел, а вот кожей своей, корнями волос, чутьем обостренным ощутил — есть какая-то помеха. И вообще, внутри у него все сжалось: опасность находилась рядом.

Он огляделся. В комнате вроде бы все стояло на своих местах, никто ничего не трогал, комната эта служила Клаузену рабочим кабинетом и находилась на втором этаже дома. В оба окна комнаты смотрели деревья сада. Именно из сада исходила опасность…

Неожиданно он увидел человека, сидящего на дереве совсем рядом с его окном, на голове у человека желтела вязаная хлопчатая повязка с крупными иероглифами — скорее всего, названием фирмы, в которой этот человек работал — Макс так и не научился разбираться в этих чертовых закорюках, через шею у работника была перекинута грубая брезентовая сумка.

Макс поспешно накрыл передатчик с ключом газетой, — хорошо, газета оказалась под рукой, — и по грудь высунулся в окно:

— Что вам здесь надо? Кто вы такой?

В ответ японец начал кланяться так истово, что чуть не свалился с толстой узловатой ветки, на которой сидел.

— Извините меня, пожалуйста, господин, очень извините… Я из конторы по озеленению города. У вас в саду много сухих веток, они убивают деревья — это раз, и два, господин, — некоторые деревья разрослись очень сильно, это тоже плохо.

— А-а! Ну ладно, черт с тобой, работай! — досадливо произнес Макс и захлопнул окно, сверху натянул бамбуковое жалюзи.

Некоторое время он сидел, не шевелясь, немощно, будто больной, глубоко откинувшись спиною в кресло. Сердце билось так сильно, что стук его был слышен даже в соседней комнате. Хорошо, Анны не было дома, еще не хватало, чтобы испугалась она. Кто этот человек, сидевший в саду на ветке? Очередной сотрудник «кемпетай» или действительно работяга, специализирующийся на обрубке сучьев и спиливании сухих деревьев? Сердце продолжало биться оглашенно, не успокаивалось, боль подползла к голове, стиснула виски.

Клаузен машинально открыл ящик стола и пошарил в нем пальцами — искал коробочку с таблетками анальгина. Японцы начали выпускать новый, какой-то особый анальгин, хорошо снимающий всякую боль.

Прошло минут десять, прежде чем лекарство подействовало. Макс торопливо разобрал передатчик, блоки сунул в чемодан — решил передать материал вечером, с новой точки.

Пару раз уже было, когда к нему в дом заявлялись непрошеные гости — то инспектор из налогового управления, то надзиратель по другой части — пожарной, его тоже величали инспектором, тут все инспектора, в какого чиновника ни плюнь, обязательно попадешь в инспектора, — Клаузен пока выходил из всех скользких ситуаций без потерь.

Пока внизу, у дверей, нудно дребезжал звонок, он успевал спрятать в стол, где имелось небольшое потайное отделение, бумаги. Вниз спускался, уже готовый к любому разговору, с любым визитером, хоть с самим начальником «кемпетай». В конце концов, он, Макс Клаузен, — иностранец. Но он совсем не мог предположить, что визитер вздумает забраться в дом через окно второго этажа. Это уже не визитер, таких ребят называют по-иному.

Посол Отт сделал «своему другу Рихарду», как он заявил при сотрудниках посольства, подарок — назначил его пресс-атташе… Это означало, что материалов теперь Рихард будет получать вдвое больше, — причем из самого сердца Германии, оттуда, где затевается политика — из Берлина.

Положение у Зорге в посольстве, в многочисленной немецкой колонии, обитавшей в Токио, стало еще более прочным, он считался не только выдающимся журналистом, — а это было так, — но и был руководителем местного отделения нацистской партии, одним из самых толковых умов колонии, который мог разобраться в чем угодно, белых пятен для него не существовало, — и теперь вот стал ответственным сотрудником посольства, имевшим дипломатический паспорт (а паспорта эти имели, как известно, не более пятнадцати человек), осталось только пару орденков получить. Зорге был доволен и самим собой, и своей работой.

Через некоторое время в посольстве появился еще один новый сотрудник, гестаповский чин, который приезжал на службу в черном похоронном костюме с пришпиленным к лацкану золотым партийным значком. Такие значки, как знал Зорге, выдавали либо за «особые заслуги перед рейхом», либо за то, что мы раньше называли обычно «выслугой лет» (странное, конечно, сочетание слов, но что было, то было). Официально должность нового чина называлась «атташе полиции», звание, естественно, чин имел эсэсовское, что-то около подполковника, — в эсэсовских знаках отличия Зорге не разбирался совершенно и не стремился к этому.

По посольству в связи с появлением нового сотрудника прошелестел опасливый шепоток: «человек Гиммлера». Звали «человека Гиммлера» Йозефом Мейзингером.

Одним из первых, к кому заглянул Мейзингер, был Зорге — Рихард не ожидал этого, в своем кабинете он готовил материал для Отта, — тут открылась дверь, без скрипа и без стука, и на пороге возник широкий в плечах и груди человек в просторном черном костюме, скрывающем недостатки фигуры, и прежде всего — растущий живот. В журналистской среде людей с такой конструкцией тела называли «пивным брюшком». Вошедший был типичным «пивным брюшком».

Рихард сразу догадался, кто это.

— Вам привет из Берлина, герр Зорге, — неожиданно тонким, каким-то пацанячьим голосом произнес Мейзингер, — от Юргена Шильке.

— О-о, спасибо, — Зорге сделал обрадованное лицо, — большое спасибо! Где он сейчас, старина Юрген? Давно с ним не общался.

— Он сейчас важный человек в аппарате правительства, практически второе лицо после самого Функа.

Зорге расплылся в широкой улыбке.

— Я очень рад за Юргена, он этого достоин.

— Я тоже рад. И с вами рад познакомиться. Юрген много рассказывал о вас.

— Мы с ним вместе были на фронте.

— Да-да, именно о фронте он и рассказывал. Славный человек — Юрген Шильке.

Рихард вышел из-за стола и крепко пожал руку Мейзингеру.

— Вечером, когда вы освободитесь, мы продолжим этот разговор в каком-нибудь уютном местечке, — сказал Зорге. — Таких мест в Токио очень немного.

— Да я, считайте, доктор Зорге, уже свободен, — неожиданно тонко захохотал Мейзингер, и Рихард еще раз удивился: как может быть у такого представительного господина такой школярский голосок? Мейзингер развел руки в стороны, будто хотел обнять собеседника.

Зорге деликатно увернулся,

— Герр Мейзингер, готов выпить хоть сейчас, но не могу — мне предстоит работа с послом.

— Зовите меня просто Йозеф, — сказал Мейзингер, — я думаю, мы с вами подружимся.

Рихард приветственно поднял руку — этого здоровяка надо было остановить.

— До вечера!

Он опоздал на обед