юноша, – отвечая ему рукопожатием, сказал Мемнон. – Кажется, я догадываюсь, кто ты. Варий мне рассказывал о тебе и твоем друге… Ты Эвгеней, не так ли?

– Да, это я… А дорогие моему сердцу брат Дамон и друг Маний Эгнаций… все они погибли вместе с Варием и остальными товарищами под Триокалой, – ответил Эвгеней и опустил голову, чтобы скрыть набежавшие на глаза слезы.

В это время Сальвий, поднявшись на грубо сколоченный помост перед площадью для военных сходок, обратился к собравшимся воинам с сообщением о восстании близ Сегесты, которое возглавил храбрый киликиец Афинион.

Весть эта была встречена оглушительным криком радости и бряцаньем оружия.

– Теперь мы не одиноки, – продолжал латинянин. – Пройдет еще немного времени, и две армии восставших, объединившись, покончат и с римским претором, и со всеми пиявками, сосавшими нашу кровь. Они думали, что вечно будут благоденствовать на этой земле под защитой римлян. Их время прошло. Теперь мы сами будем здесь господами. Однако я не склонен к благодушию. Пока что враг не уничтожен и все еще силен. Что же нам нужно, чтобы укрепить свое положение? Прежде всего, нам необходимо овладеть каким-нибудь хорошо укрепленным городом, в котором мы сможем укрыться в случае неудачного сражения и собираться там с силами, чтобы затем снова пойти на врага. Всегда рассчитывать только на победу – это легкомысленное ребячество. Немного позднее я назову вам город, который я наметил для этой цели. А пока, братья мои, разорим Цену, этот оплот римского господства в здешних местах. Римляне вывели сюда свою колонию, отняв у местных жителей треть лучших земель. Так сделаем доброе дело. Вернем землю тем, кому она принадлежит по праву, пусть это будут свободные сицилийцы или рабы, если они захотят ее обрабатывать. Итак, готовьтесь! Завтра выступаем в поход.

После сходки Мемнон подошел к Сальвию.

– Мне нужно серьезно поговорить с тобой, – сказал он.

– Слушаю тебя.

– Я узнал, что в плену у тебя римский трибун…

– Почему он тебя заинтересовал?

– Для меня очень важно, чтобы ты сохранил этого римлянина в качестве заложника.

– В качестве заложника? – переспросил Сальвий. – Но на кого ты хочешь его обменять?

– Я хочу, чтобы ты обменял его на меня, если в этом будет необходимость.

– Обменять на тебя? – с изумлением воскликнул Сальвий.

– Мне крайне необходимо побывать в Гераклее. Может так случиться, что там я попаду в лапы римлян, поэтому я должен быть уверен, что пленный римский трибун будет залогом моей безопасности.

– О чем разговор, дорогой мой Мемнон! За тебя я не пожалел бы и тысячи пленных римских трибунов…

– Но это не все. Что если я попрошу тебя по возвращении из Гераклеи отпустить трибуна без всякого выкупа?.. Можешь считать это платой за оружие, которое я доставил с Крита.

– Я не из любопытных, но мне вдруг захотелось, чтобы ты рассказал обо всем подробнее.

– Я уже говорил, что от тебя у меня никогда не будет секретов, – сказал Мемнон, – но все должно остаться между нами…

– Надейся на меня.

– Ты ведь знаешь, как меня огорчила смерть Клодия, – начал Мемнон.

– Опять этот Клодий! Тебе следовало бы немного пораньше обратиться ко мне, и этот проклятый публикан был бы жив.

– Ты прав. Во всем случившемся виноват я один. Я должен был предусмотреть, какая опасность ему угрожает в случае восстания рабов. Но не ожидал, что все произойдет так быстро.

Мемнон во всех подробностях рассказал Сальвию о «плане Клодия».

Сальвий слушал его внимательно.

– Если я правильно понял, – заговорил он, когда александриец умолк, – смерть Клодия вынуждает тебя отправиться в Гераклею, чтобы убедить претора вместе с пиратами грабить корабли с хлебными грузами? Признаться, твоя затея мне не очень нравится, потому что я не могу представить себе римского магистрата, который согласился бы стать сообщником пиратов…

– Признаю, что это похоже на безумие, но надо попробовать. Как говорят, с попыткой в Трою вошли аргивяне, – невесело улыбнулся Мемнон и, помолчав, добавил: – Только бы наш трибун был здоров и не ускользнул из-под стражи. Если это произойдет, мне не выбраться живым из Гераклеи.

– Не беспокойся, я обо всем позабочусь. Для верности я прямо сейчас прикажу наложить на него оковы и приставлю к нему надежную охрану…

* * *

Гераклея в эти дни походила на военный лагерь. Все граждане, способные носить оружие, были призваны в ополчение. Город жил в ожидании осады. Въездные ворота охранялись отрядами наемников. На крепостных башнях стояли часовые, готовые дать сигнал тревоги при первом же появлении врага. Но мятежники, расположившиеся лагерем в пойме Галика примерно в четырех римских милях от города, вели себя спокойно и даже не пытались приблизиться к нему. По слухам, они были заняты изготовлением оружия…

Публий Лициний Нерва остановился в доме гераклейского проагора и проводил время в полном бездействии.

Разгром отряда Тициния поверг его в уныние. О судьбе самого трибуна ничего не было известно. Советники побуждали претора объявить воинский набор в восточных областях провинции и обратиться за помощью к бруттийским и луканским общинам. Претор и сам понимал, что огонь восстания теперь не удастся погасить в течение короткого времени.

В последний день скирофориона (15 июля) Нерва собрал советников и центурионов преторской когорты, объявив им о своем намерении отбыть в Тавромений, поближе к Италии, где он рассчитывал произвести набор солдат среди бруттийцев и луканцев. Италийцев он считал солдатами стойкими и храбрыми, не в пример греческим наемникам и сицилийцам. Оба советника и все центурионы были такого же мнения.

Вызвав к себе навархов, Нерва приказал им готовить корабли к выходу в море.

Преторской когорте он назначил сбор в гавани на рассвете следующего дня.

Незадолго до заката слуга доложил Нерве, что некий молодой человек просит его принять по важному делу.

– Хорошо. Пусть войдет, – немного подумав, разрешил Нерва.

Слуга привел в комнату претора рослого юношу лет двадцати восьми-тридцати.

Нерва, взглянув на него, оторопел от изумления. У него была очень цепкая память. Он вспомнил кишащий зрителями римский Форум и отчаянный гладиаторский бой за день до своего отъезда в Сицилию. Нерва был страстным любителем гладиаторских зрелищ. Он сразу узнал главного победителя на памятных «югуртинских играх».

– Вот так штука! – воскликнул Нерва. – Клянусь всеми богами Согласия! Ведь ты гладиатор! Ну конечно! Я тебя узнал! Это же ты поверг Эзернина во время январских игр в Риме? Постой!.. Запамятовал твое имя.

– Мемнон, – подсказал молодой человек.

– Точно, Мемнон, – хлопнул себя по ляжке претор. – Ну и что же? – спросил он после минуты молчания, насмешливо сощурив глаза. – Пришел ко мне похвастаться тем, что получил деревянный меч?

– Нет, – сдержанно улыбнулся Мемнон. – У меня не хватило терпения ждать этого торжественного момента, и я позаботился о себе сам – ушел, так и не попрощавшись со своим любезным ланистой Аврелием.

– Понятно, – усмехнулся Нерва, и лицо его приняло обычное брюзгливое выражение. – Стало быть, ты беглец из гладиаторской школы Аврелия? Интересно, по какому такому делу явился ко мне беглый гладиатор?

– Мне нужно поговорить с тобой наедине, – сказал Мемнон, покосившись на слугу.

– Выйди! – немного помедлив, обратился Нерва к слуге.

Тот поклонился и вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

– Во-первых, позволь сообщить тебе приятную новость, – начал Мемнон. – Твой военный трибун Марк Тициний жив и невредим, но он в плену.

– Ах, вот оно что! Теперь понимаю! Ты пришел ко мне, чтобы договориться о сумме выкупа за моего злополучного трибуна? – спросил Нерва, откинувшись на спинку кресла.

– Напротив, я хочу передать его тебе без всякого выкупа.

– Без выкупа? Что-то я не пойму… Разве ты не посланец мятежников?

– Нет, я пришел к тебе от Гая Требация Тибура с деловым предложением. Можешь считать, что трибун Тициний находится в его руках.

– Ты явился ко мне от Требация Тибура? – протянул с удивлением Нерва. – И этот головорез, погубивший столько римских сенаторов, осмеливается лезть ко мне с каким-то