Белен, наверное, удивлялся, что сестра словно знает дорогу. Хотя и сам не сбавлял шага, не смотрел на меня, тоже тянулся туда, в самое сердце лесного царства, к Источнику Силы. Магия приглашала, звала, пела колыбельную. Мы оба чувствовали, но как рассорившиеся дети не решались поделиться друг с другом радостью.

Матери очень не любят, когда их чада не желают мириться.

Мы увидели его одновременно: крошечное лесное озеро, с совершенно не по-книжному неровными илистыми берегами, камышом и лягушачьей икрой. Одна стрекоза мелькала над водой быстрее гонимых ветром капель или десятки – не поймёшь. Ловила букашек, обрушивалась вниз тяжёлым плюхом, хватала и взмывала в воздух, где тут же попадалась птице – живности покрупнее, поноровистее и куда прожорливее. И та разрезала крыльями поток льющегося с неба, не перечёркнутого ветками, не пойманного витками плюща солнца – свободного, прямого, смелого. Здесь ему нечего бояться. Здесь оно рождалось и здесь хотело стареть и умирать, встречаясь на закате с робким лунным светом, не жалящим, не слепящим, не требующим смотреть лишь на него, но непрестанно находящемся поблизости, оберегающим, готовым остудить неподвластный никому пыл.

Ручьи разбегались в стороны серебристыми дорожками, несли Силу далеко-далеко. Один звенел через поляну, огибал выглядывающие из земли корни огромных дубов и прятался в глуши; другой делал круг и возвращался обратно, в родной, тихий, гладкий и такой понятный омут; третий нырял под землю, как крот. Пробивал себе ход в глубину и где-то там, внизу, сливался с подземной рекой. Всего капля из волшебного озера могла остаться в нём, когда он добегал, растворившись в чужом потоке, до огромного моря. Всего одна крошечная капля. Но и это – очень много, когда есть возможность, что через годы, через столетия в другом месте, другом городе и в другой стране из неё появится новый глаз леса, созреет новый источник и родится новое Равноденствие.

То самое дерево тоже росло здесь.

Огромный дуб на краю поляны, бережно приподнявший крону, чтобы не заслонять свет озеру, тянущийся корнями к воде, но не решающийся прикоснуться к идеальной неподвижной глади. И два огромных, как раз для младенца, треснувших, как ореховая скорлупа, кокона, сплетённых из листьев цвета весенней зелени.

– Вирке, – прошептал брат, осторожно сжимая мою ладонь, – кажется мы здесь родились…

Я хотела вырвать руку и грубо пошутить. Возмутиться, что меня сравнивают с диковинной бабочкой, а то и гусеницей, что он, может, здесь и вылупился, а я – точно нет. Но…

Но коконы переливались неясным блеском, приглашали дотронуться, обещали раскрыть секрет, рассказать что-то, что нам полагалось узнать давным-давно, но от чего нас долгие годы пытались уберечь.

Ни малейшей вероятности, что я устою.

Я хотела, ждала, сердцем чуяла, что ответы совсем близко, что конец ожиданиям и странным косым взглядам, будто я – привезённый из-за моря зверь, будто опасна едва ли не больше, чем удивительна, будто вообще не человек. Конец обузам и обязанностям, связывающей, определяющей мою жизнь судьбе. Казалось, что всё это – там. Нужно только подойти, прильнуть и принять. Но что делать, если не примется?

– Ты идёшь? – слова так и застряли в горле.

Там, где только что стоял понятный, знакомый и невыносимо правильный брат, скалилось Нечто. У Нечто были огромны зубы, способные не то что поранить, а растерзать, сожрать по кускам, чёрная, как ночь, шерсть, клоками свисающая вниз и срастающаяся в крупную чешую, едва ли не доспех на груди, руки-лопаты, попасться в которые хотелось меньше всего на свете и нечеловеческий, искрящийся всеми оттенками льда, взгляд.

– Ррррррра! – лениво протянуло чудище и сделало шаг.

Я завизжала намного раньше, чем начала думать. Магия? Куда там! Первобытный, дикий, стучащий в виски страх накинул на плечи тяжёлый колючий плащ. Кинулась бежать, хотя вряд ли смогла бы мчаться быстрее существа, успела к озеру и… гулко стукнулась о невидимую границу, отделяющую волшебную гладь, способную защитить, спасти своё дитя, от берега.

Чудище не торопилось, растягивало удовольствие, но двигалось в мою сторону и передумывать не собиралось.

Я ощупала преграду. Едва мерцающая, угадывающаяся, как жар над дорогой в летний полдень, ока оказалась крепче алмаза.

Я ударила. Ещё раз: ладонью, кулаком, сбив в кровь и едва не сломав пальцы – ничего. Лишь глухой, безнадёжный, как набат во время чумы, стук.

Вот оно – спасение. Совсем рядом, даже руку протягивать не надо. Отделено чем-то, чего не должно существовать на свете: холодным, прочным, не подпускающим ни жертву, ни охотника.

Зверь поднял лапы, способные сломать любую из моих костей, если не все сразу.

– Ррррр, – низко вопросительно протянул он.

Страшно. Богиня, как же страшно! Где Белен, когда он так нужен? Изо рта вырывался лишь неясный писк, не способный отпугнуть не то что монстра, а даже покусившегося на чужой обед воробья. Ноги подогнулись, не пожелали дальше нести. Я беспомощно, обречённо, не понимая ничего, колотила в невидимую границу, уже осознав, что спасения нет. Чудовище медленно, осторожно, опасаясь, что в ведьме вдруг проснётся храбрость, подкрадывалось, капая слюной с клыков, готовых прервать мою жизнь.

Я зажмурилась.

***

Дуб как со старых рисунков, как из готовых рассыпаться, стоит перевернуть страницу, книг, хранящихся долгие годы в отцовской библиотеке под замком, как великая ценность и тайна. Они и стоили дороже золота, имения и всех слуг, что служили в Ноктис де Сол. Дерево повторяло рисунки со свитков Равноденствия: таких разных, непонятных, путающих, но таких правильных и точных, что сомнений не оставалось: я уже видел их. Угадывал изображение на следующем свитке, даже не снимая его с полки, мог изобразить, с закрытыми глазами повторить каждую ветку. Не было на этих рисунках лишь одного – нас. А мы должны были быть.

Я видел Источник вживую во второй раз. Помнил, что не в первый, хотя что может запомнить младенец? Но я точно знал, каково выглядывать из щели в коконе, сплетённом из нежных, светлых, почти прозрачных листьев, вместе с рассветом; знал, как интересно и как страшно становилось от того, что мир снаружи всё сильнее вторгался в маленькую уютную колыбельную, скреплённую, как пуповиной, с хребтом; знал, чувствовал, осознавал, что она – Вирке – рядом, словно держит за руку… нет, словно она часть меня; мы вросли друг в друга, родились единым целым, объединённым бесконечными ветвями и корнями Изначального дерева, вкручивающимися в каждый из тысяч миров.

А потом нам пришлось родиться. Оторваться от места, дарующего счастье и покой, разделиться, чтобы всю оставшуюся жизнь мечтать слиться вновь.

– Ты идёшь? – нетерпеливо оглянулась она и… закричала.

Глаза сестры, которые вечно смотрели вокруг с презрением и насмешкой, наполнились первозданным ужасом, словно она углядела чудовище. Никогда ещё она так на меня не смотрела. Разве что… Разве что в тот самый миг, когда я впервые поцеловал её.