Он хмурится и трет переносицу так, словно у него болит голова.

— Черт, Яна, разве мы не можем просто хоть раз для разнообразия повести себя, как обычные люди?

— Тебе-то откуда знать, как ведут себя нормальные? В кино видел? — продолжаю кусаться я.

Рамзин растягивается на спине, забрасывает обе руки за голову и смотрит на меня пристально и как-то устало, что ли. В этот момент вечная аура его жесткой властности словно прорывается, и я будто заглядываю в эту дыру в его плотной атмосфере и вижу совсем иного Рамзина. Нет, не мягкого мимимишку, это точно никогда не будет про этого мужика. В этот момент он показывает мне свою потребность в тепле, в близости гораздо большей, чем может дать просто секс. Хотя… может, я опять попадаю в плен собственного желания видеть то, чего нет на самом деле, и леплю в моем воображении те его эмоции, которых не существует. Но я не отвожу глаз, впитывая Рамзина именно таким, не зная, увижу ли такое еще.

— Ты ведь хочешь меня, Ян. Действительно хочешь, — уже без тени усмешки или обычного наглого превосходства говорит он. — У меня тоже все нутро узлами сворачивает от желания оказаться в тебе. Почему тогда это должно быть так сложно?

Могу назвать ему сто тысяч причин, и при этом под этим его взглядом не вспоминается ни одна. Кончики пальцев покалывает от желания потянуться к нему, провести по его щеке, по морщинкам на лбу, по жестким губам, что умеют вынуть из меня душу.

Хочется самой медленно раздеть его, ласкать ртом и руками, заставить сжимать в кулаках простыни, стонать, изгибаясь и теряя контроль. Видеть, как он будет слетать с катушек от сжигающего до тла желания. Да, мне так сильно этого хочется сейчас, когда он вот такой обычный, открытый, не укутанный в его вечную твердокаменную оболочку. Но я если поддамся всем этим желаниям, то обратно уже не смогу повернуть. Я и так уже в нем настолько увязла, что и признаться себе страшно, если одного такого взгляда достаточно для того, чтобы я забыла и злость, и обиду, и то, что, скорее всего, он станет собой обычным раньше, черт возьми, чем вытащит из меня свой член. Все, что между нами происходит изначально неправильно, как-то вывернуто наизнанку.

Поэтому я встаю и, выдергивая из-под Рамзина свои пижамные штаны, одеваю их, ощущая на своей коже жар, как будто он хочет сжечь этот кусок ткани глазами.

— Потому что ты сам сделал все это таким сложным, Рамзин, — отвечаю я. — Неужели ты думаешь, что все можно поменять в мгновение ока просто потому, что ты так решил?

— Так наша проблема все же в наличии времени, — он не спрашивает, а как будто подтверждает что-то самому себе.

Резко выдохнув, Рамзин поднимается с кровати и идет в сторону кухонной зоны, по дороге снимая пиджак и галстук и расстегивая рубашку.

— Кстати, ты никак не прокомментировал мою перестановку, — говорю я в его широкую спину.

— Мне плевать, где стоят вещи. Если хочешь, можем их хоть в море вышвырнуть, — безразлично говорит он.

На столе стоят бумажные пакеты, которые он, видимо, привез. Бросив свою рубашку на кухонный мягкий табурет, Рамзин достает из одного из них бутылку вина, и мои брови ползут вверх от удивления.

— Ты привез мне вино, Рамзин? — недоверчиво прищуриваюсь я. — Разумеется, оно отравлено.

— Не в этот раз, — хмыкает мужчина и достает бокалы и штопор.

Он отворачивается, и я наблюдаю, как перекатываются под его кожей длинные мышцы спины, когда он вскрывает бутылку.

— Просто у меня кое-что выгорело, Яна, и я хочу это с тобой отпраздновать, — продолжает он, не поворачиваясь и колдуя над бокалами.

— Если надеешься, что я напьюсь и сама на тебя запрыгну, ковбой, то боюсь тебя разочаровать. Для этого винишка недостаточно, — язвлю я.

Рамзин вдруг замирает и опирается обеими ладонями на столешницу. Его голова опускается вниз, и плечи поникают, в то же время мускулы вдоль позвоночника напрягаются, как будто ему жутко тяжело. Но через полминуты он снова выпрямляется и оборачивается ко мне с двумя бокалами в руках.

— Выпей со мной за удачу, Яна, — его взгляд становится колючим и жестким. Нет больше того Рамзина, что ввел меня в заблуждения обманчивой открытостью.

И меня это радует. Такому жесткому ему я знаю, как противостоять. Перед таким я знаю, как захлопнуть двери в душу. Я принимаю бокал и, отсалютовав ему, пробую белое вино.

Его вкус насыщенный и терпкий, обволакивает мой язык и ласкает горло.

Рамзин смотрит мне прямо в глаза, будто подначивая меня, и выпивает свой бокал быстро и до дна. Я усмехаюсь и следую его примеру.

— Надеюсь, у нас будет достаточно времени на то, чтобы ты простила мне все и поняла, для чего я это делаю, — говорит Рамзин, все так же неотрывно глядя на меня и как будто что-то выискивая.

— А я надеюсь… — начинаю я и тут чувствую, что волна жара, по силе сравнимая только с цунами, ударяет в меня, и я начисто забываю обо всем, что хотела сказать.

34

Я невольно прижимаю ладонь к животу и замираю, пережидая этот поток огня, прокатывающийся по моему телу от желудка во все стороны к самой коже и словно вода, отразившись от нее, возвращающийся обратно. Как только эта волна замирает, я делаю жадный вдох, вдруг поняв, что не дышала какое-то время. Поднимаю глаза на Рамзина и вижу его, смотрящего на меня цепким прищуренным взглядом, будто считывающим с меня малейшую реакцию.

— Что ты сделал? — говорю и пугаюсь своего голоса. Он слишком громкий и режет мне слух, как будто я ору в пещере, и звук возвращается ко мне, несколько раз странно искажаясь.

В этот момент новая волна еще сильнее и горячее прежней взрывается в районе диафрагмы и летит по каждой клетке тела, и в этот раз она прорывается на поверхность кожи, и мягкая пижама в мгновение обращается в жесткое рубище, терзающее чрезмерно чувствительную поверхность тела повсюду. Я охаю и зажмуриваю глаза в ожидании, когда меня отпустит. Но в этот раз все длится дольше и ощущается гораздо острее.

— Ублюдок, ты все же отравил меня, — я стараюсь шептать, но выходит все равно неимоверно громко. — За что, Рамзин?

Волна отступает, и я открываю глаза, но понимаю, что все окружающее пространство будто смазалось, и единственное, что я могу видеть хоть немного отчетливо — это здоровенная фигура