– Семь дней где угодно, но только не на кровати.

Смеюсь, вспоминая терму и подсобку, деревянный настил в комнате кадетов интерната, диван в резиденции.

– Ничего не имею против кровати, но без неё тоже неплохо.

Наилий прикрывает глаза, успокаивая дыхание. Нос в веснушках блестит от капелек пота, волосы в совершенном беспорядке, а я любуюсь Его уставшим, но довольным Превосходством. Только ощущение блаженства длится недолго. На лбу генерала собираются напряженные складки, и он спрашивает.

– Почему тебе нельзя зачать?

Спускаюсь с него на кровать и накрываюсь простынею, чтобы не замерзнуть под климат-системой. Не готова я сейчас к разговору. Не знаю, как признаться и не сдать при этом Публия Назо. Решаю начать издалека.

– Родимся ли мы мудрецами или правителями зависит только от души, а она воплощается в любом теле не глядя на родителей и генетику. У звезд может родиться мудрец, а у правителей ремесленник. Нашим детям по наследству передаются только наши болезни тела, но никак не интеллект или способности мудрецов.

Генерал садится на кровати и внимательно смотрит на меня. Знаю, что звучит как лекция, но иначе не объяснить.

– Мои дети тоже будут шизофрениками, как их мать. И если не родятся мудрецами, то не смогут принять болезнь и справиться с ней. Их навсегда закроют в психиатрических клиниках без шанса на нормальную жизнь. Риск слишком велик. Всех мудрецов стерилизуют не просто так. Чтобы мы не плодили ущербного потомства.

Говорю и боюсь разрыдаться. Собственные надежды тают быстрее снежинок на ладони. На что я надеялась, упрашивая Публия? Зачем оттянула неизбежное?

– Бред, – морщится Наилий, – ты нормальнее меня. Нет никакой шизофрении и поэтому я против стерилизации.

Замираю, не договорив. Генерал не знает про паразита, с которым я общаюсь мысленно. Даже если захочет запретить, то слово Наилия будет против слова Публия, который в курсе существования голоса в моей голове. Я могу пройти повторное освидетельствование, только если буду врать, что никого не слышу. Самой себе врать прежде всего. Своими детьми рисковать. Но я не могу признаться. Не сейчас. Чем меньше цзы’дарийцев знают про Юрао, тем лучше. А еще я до дрожи боюсь увидеть в глазах генерала шок и презрение после моих откровений. «Нет, это не бред. В моей голове живет дух по имени Юрао и он очень хочет в кого-нибудь вселиться, чтобы через чужое тело у нас с ним была близость».

– Сколько у тебя детей? – спрашиваю я Наилия.

– Тридцать четыре, – отвечает он, не раздумывая.

– Пятнадцать девочек и девятнадцать мальчиков? Первенец, наверное, старше меня.

– Нет, младше, – отвечает генерал и хмурится. Не ждал от меня такой осведомленности? – Ему еще три цикла до окончания училища. Зовут Дарион. Похож на меня как брат-близнец. Причуда наследственности.

Киваю и молчу, не в силах продолжать разговор. Чувствую, что забираюсь туда, куда не следует. Не мне думать о том, сколько у генерала должно быть детей. Как он их воспитывает, легко ли мальчикам в училище, дал ли возможность сыновьям выбрать иную судьбу? Самого Наилия, как я помнила, никто не спрашивал.

– Дэлия, я буду рад, если у нас с тобой появятся дети, – тихо говорит генерал, так и не дождавшись от меня ни слова. – Операции ведь еще не было?

Отрицательно качаю головой.

– Что вы решили с Публием? – продолжает спрашивать генерал. Клещами тянет из меня слова. – Дэлия, я знаю, что капитан Назо не очень аккуратно исполняет некоторые инструкции. Но боится Публий совсем не меня. У врачей в погонах кроме военного трибунала еще и медицинская коллегия. А там я не имею права голоса. Поэтому покрываю капитана точно так же, как многие его пациенты. Просто молчу.

Все равно чувствую себя предательницей. Бормочу про барьер на пять циклов и закрываю рот ладошкой. Наилий думает. Дважды порывается что-то сказать, а потом просто обнимает. Принял, согласился. Выдыхаю и мысленно благодарю всех несуществующих богов.

Утром нас никто не будит. Отгул у генерала. Даже кошмары не дергают меня и не заставляют кричать. Светило едва пробивается через затемненное стекло, и я бы вовсе не просыпалась, но Наилий целует в висок. Расчесывает пальцами пряди моих волос и тихо шепчет:

– Дэлия, мы завтрак проспим.

Морщу нос в наигранном недовольстве и ворчу, что еще немного, совсем чуть-чуть. Генерал целует в плечо, накрывает покрывалом и встает с кровати.

– Я на тренировку. Умывайся, одевайся. Два крайних левых шкафа – твои.

Говорит и идет к высоким белым стеллажам. Сдвигает дверь в сторону, а я недоуменно смотрю на одежду, висящую в ряд. Сколько здесь вешалок? Наилий удивлен не меньше меня.

– Я дал Флавию задание подобрать тебе несколько платьев. Вижу, либрарий увлекся.

Генерал достает из своего шкафа штаны для тренировок, одевается, кивает мне и уходит. А я смотрю на результат чрезмерного усердия лейтенанта Прима. Белое, бирюзовое, бордовое, терракотовое, бежевое, изумрудное, кобальтовое. И это только платья. Брюки, юбки, блузки. Да мне до конца жизни и половины не износить до дыр. Радует то, что вкус у Флавия отменный. Можно одеваться и не крутиться перед зеркалом, переживая, идет или нет. Идеально.

Завтракаю уже одетая для прогулки в бежевые брюки и белую блузку. Стол Стол накрывали виликусы. Бесшумные и незаметные тени, скользящие по комнатам третьего этажа. Только писк дверного замка сообщает об их появлении. Генерал не замечает присутствия рядовых, будто это не живые цзы’дарийцы, а дроны-уборщики. И они проходят мимо, не поднимая глаз. Не приветствуют, не задают вопросов. Пока мы здесь вообще стараются не показываться. Неуютно от их безмолвия. В санитарах психиатрических клиник больше жизни.

Наилий почти все время молчит. За завтраком вежливо хвалит мой наряд и рассказывает о погоде. Теплая. Безветренная. С трудом проглатываю остатки омлета и запиваю апельсиновым соком. Зря я надеялась, что легко привыкну к новому дому. Однако, со своими правилами в чужие игры не полезу.

Пока спускаемся по лестнице, генерал церемонно держит под руку. Словно на бал ведет. У главного входа встречает вечно хмурый Рэм. Разговор про сканер у ворот отвлекает мужчин и я, потакая любопытству, ныряю в облако привязок майора. Фиолетовая на сюзерена пульсирует. Служебное рвение у лысого стервятника искреннее. Пересчитываю зеленые нити и улыбаюсь. Мало. У выпускников училищ, зеленых кадетов, больше. Понятно теперь, откуда столько презрения ко мне. Не балуют женщины вниманием. Жаль. Значит, будем с майором точить друг об друга зубы, как когда-то со старшим санитаром. Дэцим оставил меня в покое не раньше чем его самая крепкая зеленая привязка реализовалась.

Погода и правда чудесная. Наилий в темно-синем костюме одет слишком тепло. На равнине ранняя весна, как в горах лето. Воздух пропитан ароматом цветения и трава уже должна доходить до пояса, но на территории особняка её безжалостно состригают до жесткого и колючего газона.