Марсупин кланялся, ждал, но докучал, потому что приходил по несколько раз в день и утомлял маршалка упрямой настойчивостью, будто не понимал, что от него избавлялись.

Опалинский побежал к Боне.

– Ни за что на свете не дам с ней увидиться наедине! – крикнула старуха. – Нужно за ним следить.

После довольно долгого и бурного совещания было решено, что две королевы, старая с молодой, на следующее утро должны встретиться и – о чудо! – пройтись вместе по садику, который был основан Боной на манер итальянских садов.

Он занимал небольшое пространство, но в нём было полно цветов и душистых растений; тропинки и маленькие лабиринты, несколько каменных сосудов для украшения, даже фонтан, устроенный каким-то итальянцем для королевы. Довольно красивый вид манил туда иногда молодую королеву.

Ей было неприятно встречаться с Боной, которая обычно совсем с ней не разговаривала, поэтому выбирали такие часы, когда старая пани была занята. В этот день Опалинский так взялся устраивать прогулку, уговаривать на неё, чтобы две королевы встретились, прежде чем Марсупин явится в замок.

Заранее приготовленному событию Опалинский хотел придать видимость случайности, хотел привести посла и показать ему, что две королевы в самом лучшем на свете согласии общались между собой, почти не разделяясь. Если он думал, что чем-то обманет итальянца, он ошибался. Только Боне могло казаться, что такими неловкими трюками сможет оправдать себя.

Было прекрасное июньское утро, после майских холодов быстро пришло тепло и дни уже были жаркие. Ветер из речных долин приносил на Вавель освежающее дуновение.

Королева Елизавета едва вышла со своей Холзелиновной в садик, когда в другом конце показалась Бона с двумя своими карлами. Молодая пани хотела ретироваться, но присутствующий там Опалинский шепнул, что это было бы нехорошо.

Итак, несмелая молодая женщина медленным шагом вышла на прогулку, не отваживаясь приблизиться к Боне, когда та сама к ней подошла. Приветствие было молчаливым. Вместо того, чтобы заговорить с женой сына, которую только взглядом держала при себе, Бона вступила в беседу с Опалинским.

Елизавета с той обязательной улыбкой, которая не сходила с её уст, с веточкой лаванды в руке стояла молча. Она неосторожно разрешала смотреть на себя и спокойно глядела на Бону, которая вела тем более оживлённый разговор с маршалком, что каждую минуту ожидала Марсупина.

Опалинский заранее так всё устроил, что приехавшего итальянца должен был привести туда придворный. Всё вышло так, как было рассчитано.

Вдалеке показался Марсупин. Бона мастерски сделала вид, что до сих пор о нём вовсе не знала, и даже показала, что рада его прибытию. Это могло сбить с толку сторонних наблюдателей, но не Марсупина, который знал, по какому ступал грунту.

С непередаваемой радостью, которую не могла скрыть, Елизавета его увидела и сразу вспомнила. Он принёс ей живое воспоминание о родителях, о счастливых годах, был доказательством, что там о нём не забыли.

Физиономия хитрого итальянца, который бил челом перед старой королевой и со смирением кланялся ей в колени, Бону больше испугала, чем ввела в заблуждение. Она чувствовала в нём врага.

Она ни на минуту не отошла от снохи и не очень дала посланцу с ней говорить, сама тут же обращаясь к тому, что в интересах дочки Изабеллы рада была дать Марсупину рекомендации.

– Я их исполню, – ответил Марсупин, – хотя бы письменно, потому что сейчас, действуя в соответствии с приказами моего господина, я должен тут задержаться.

Бона закусила губы.

Марсупин не хотел понять, что его выпроваживают. Повернулся к Елизавете, передавая ей новости о братьях и сёстрах, об отце, и вручая письма, какие имел к ней. Молодая королева с радостью их приняла, но, не распечатывая, вложила под платье. Вопросам не было конца, но упрямое присутствие Боны вынуждало Елизавету и итальянца ограничиться общими фразами… говорить открыто было невозможно. Марсупин только глазами, взглядом давал понять, что принёс больше, чем в эти минуты может отдать.

Он не показал ни досады, ни озабоченности – он так же хорошо, как Бона, прикидывался довольным.

После короткого разговора, когда Марсупин убедился, что наедине с Елизаветой остаться не сможет, не желая быть навязчивым, попрощался с обеими королевами.

Чуть вдалеке стояла Холзелиновна, поджидая свою пани. Приблизиться к этой старой знакомой никто запретить не мог. Синьор Джованни очень ловко воспользовался этой возможностью.

Отличный комедиант, он умел издалека физиономией показывать одно, а говорить совсем другое. Приветствие Кэтхен могло показаться Боне невинным, а Марсупин, уверенный, что его не услышат, поспешил, кланяясь, бросить ей:

– Мне не дали даже повидать королеву наедине. Это лучшее доказательство, что в совести они не чувствуют себя чистыми. Ради Бога, Катерина, хоть мы с вами должны где-нибудь встретиться, чтобы я узнал всю правду, кусочки которой я уже уловил.

Холзелиновна так была испугана, что не сразу ему ответила.

– Сам обдумай средства, я ни на что не способна; мы сидим, окружённые стражей, как в неволе.

– Королева улыбается, – добавил Марсупин, делая фальшивые поклоны, – но как же с её лица смотрит мученичество!

– Лицо не лжёт! – вздохнула Холзелиновна. – Ради Бога, – прибавила она, – не покидай нас, останься здесь, если можно, будь свидетелем того, что делается. Супруги совсем не живут друг с другом. У молодого короля есть любовница или любовницы. Эта несчастная презираема.

Марсупин опасался говорить больше, поклонился ещё и исчез за стеной, прежде чем подошли две королевы, которые уже приближались, потому что старуха хотела помешать подозрительному разговору.

* * *

Эти первые шаги итальянца среди двора, до сей поры почти чужого ему, были осторожные и внимательные, – может, он льстил себе, что сможет обойтись без открытого выступления против старой королевы. Бона тоже поначалу думала, что легко его оттуда выгонит. Оба расчёта подвели.

Марсупин, лучше узнав о состоянии дел, о жизни супругов, об интригах королевы-матери, убедился, что открытое выступление будет неизбежным. Большая часть фактов бросалась в глаза, все были в курсе их. Война становилась неминуемой.

После аудиенции в саду синьор Джованни сначала с уважением рекомендовался к старому королю. Бонер или Мациёвский должны были его туда привести.

Но казначей перед аудиенцией привёл итальянца к себе.

– Вы не жалуйтесь старому королю, – сказал он, – не затевайте дела. Это ничего не даст. Наш Сигизмунд будет терзаться, возмущаться, а ничего не сделает. Вы должны действовать иным образом. Не скрывайте, что король-отец отомстит за дочку на королеве Изабелле. Одним этим страхом вы можете смягчить Бону и вынудить изменить поведение. Вы и мы все, впрочем, будем работать над тем, чтобы молодого короля вместе с женой отправить либо в