Может быть, промокнет платком уголки глаз. Наверное, тоже назовет его школьным именем. И даже слегка потреплет по плечу.

Но и всё! Но больше – ни-ни!

А он мечтал примерно о том же. Он мечтал, что она будет долго и безуспешно поступать во ВГИК или в какой-нибудь театральный институт, а седые мэтры в приемной комиссии будут перешептываться: «Да-с… Мама у нее ого, а она – увы. Ничего не попишешь, на детях природа отдыхает…» Потом она будет много раз неудачно пробоваться в кино, сикось-накось выходить замуж, уезжать за границу и возвращаться, и в конце концов станет работать уборщицей. И наймется к нему на виллу. А он-то сначала немного послужит по государственной части, наберет нужных связей, потом уйдет в бизнес – и конечно, он не узнает эту тетеньку, время от времени встречая ее в прихожей своего роскошного дома на Рублёвке. А она будет смотреть на него из-под выцветшей челки, смотреть преданно и пристально, и он однажды спросит, этак с насмешкой: «У меня, наверное, что-то на носу выскочило? Что вы на меня смотрите как врач-косметолог на прыщ?» А она назовет его школьным уменьшительным именем, и он вспомнит, и улыбнется, и даже закашляется как бы смущенно, и тоже назовет ее школьным именем, и даже, возможно, погладит ее по руке.

Но и всё! Но больше – ни-ни!

Мечты, однако, опасная штука.

Если сильно мечтаешь, оно сбывается. Порой – взаимно.

Вот и здесь.

Она, конечно, поступила в театральное училище, и даже что-то сыграла на сцене, и несколько раз неплохо снялась в сериалах. Но что значит – неплохо? Как все. То есть как вторая половина этих «всех». Точнее, как последняя четверть. То есть никак. Потом у нее был тяжелый, выматывающий душу и деньги роман с режиссером, с одним из тех то ли циничных, то ли искренних притворяшек, у которых вот-вот всё будет, а пока нужно срочно собрать энную сумму на проект. Она поверила. Потеряла квартиру, которую ей купила мать. Насмерть поссорилась с матерью. Слава богу, детей не было. Начала попивать. Слава богу, без травки и всяких там веществ. Но третий муж на этом и сгорел. Не сел, а помер. Попросту так, от передоза. Она сумела завязать. Но четвертый муж всё равно ушел, точнее – прогнал, а жить было негде.

А что он? Он-то поначалу ходко двинулся вперед и вверх, уже и дослужился до госсоветника второго класса, типа гражданский подполковник, уже и бизнес свой сделал, и папа здорово помог и прикрывал, и вот он совсем уже собрался уходить в отставку, чтоб плотно заняться своей фирмой, – и вдруг на самом верху затеяли зверскую чистку, прям как в книжках писали при Сталине было. В общем, папу арестовали, а всех папиных людей, включая родного сына, отовсюду с корнями стали выдирать, выпалывать. Спасибо, не посадили. Но квартиру отняли: служебная площадь незаконно приватизирована, иди куда хочешь. Он с тех пор стал как бы тайный либерал, всё время бурчал про себя: «Помнишь, папочка, ты всё ныл, что Сталина не хватает? Вот тебе Сталин. Нравится?» Но передачи собирал и раз в полгода ездил на свидание. Отец же! Тем более мама умерла. Больше некому.

В общем, нанялся шофером, в детский хоспис на Белозерской.

А она там уже нянечкой работала. В том числе и полы мыла.

Они, конечно, сразу друг друга узнали.

Улыбнулись. Пожали руки. Вспомнили свои школьные прозвища. Даже обнялись чуточку. Но и всё! Но больше – ни-ни! Хотя им было всего по сорок. Ну, может, с маленьким хвостиком. Оба пока еще вполне.

Почему так? Да потому что у нее уже был завхоз, а у него – повариха, она его сюда и устроила.

Диалоги, диалоги

ремесло сценариста

– Александр Сергеевич, а кто этот молодой человек? Вот, вот…

– Это Онегин, мой добрый приятель.

– Познакомьте нас. Но вперед скажите, откуда он взялся, пардон?

– Оттуда же, откуда и все мы! Простите мне сию грубоватую шутку. Он родился на берегах Невы, там же, где, наверное, и вы родились.

– Я родился в Москве.

– Quel différence? Значит, вы блистали в петербургских салонах. И я там когда-то гулял… Но сейчас стараюсь пореже бывать в Петербурге.

– Что ж вам мешает?

– Моему здоровью вреден северный климат.

– Как он, однако, модно одет, этот ваш Онегин.

– Да уж. В одежде он педант.

– Я бы скорее сказал – франт.

– О, да. Просто второй Чаадаев…

– Боже! Неужто?

– Ну что вы! Я отнюдь не в смысле антиправительственных словесных эскапад! Петр Яковлевич всегда тщательно следил за модой. Онегин, как и он, по меньшей мере три часа проводит перед зеркалом в своей гардеробной.

– Значит, он богат, ваш Онегин?

– Представьте себе. Весьма богат. Помещик, землевладелец.

– Как это странно, однако!

– Что вас так удивляет?

– Я вспомнил эту фамилию. Онегин, да-с… Некий Онегин так и не дослужился до статского, давал по три бала ежегодно и промотался наконец. Умер полностью разорившимся. Это, случаем, не отец ли вашего приятеля?

– Угадали.

– Откуда же тогда богатство?

– Повезло. Наследник всех своих тетушек и дядюшек. Как сказано у Гомера, «Диос этелесато буле».

– Пардон?

– Всевышней волею Зевеса, иными словами.

– Он женат, этот ваш Онегин?

– Пока нет. Ему еще нет двадцати. Пока он еще франт и хват, умеет тревожить сердца кокеток, любит посещать кокоток, сочинять эпиграммы, так что ему улыбаются дамы, но в тридцать, готов держать пари, выгодно женится.

– Погодите! Пока мы с вами беседуем, он куда-то исчез.

– Полагаю, помчался в какой-нибудь модный ресторан. Скорее всего, в “Talon”. Там сейчас пирует его друг Каверин. Впрочем, я в этом не уверен…

Терпение и выдержка

сценарий мультфильма

Рассвет. Человек лежит в постели. Последние полчаса перед звоном будильника.

Звонит, однако, мобильник.

– Здравствуйте! Вы можете говорить?

– Могу. Слушаю вас…

* * *

Человек лежит на ковре и делает зарядку, дрыгая ногами. Звонок:

– Вы можете говорить?

– Доброе утро. Да, конечно.

* * *

Человек бреется. Звонок мобильника. Он лезет мокрой рукой в карман халата.

– Ой, простите, вы можете говорить?

– Да, слушаю вас внимательно.

* * *

Человек наливает себе чай в чашку. Звонок. Он, едва не обжегшись, ставит чайник на место. Берет мобильник.

– Доброе утро. Простите, что отвлекаю… Говорить можете?

– Ничего, нормально. Да? Чем могу?

* * *

Человек

надевает брюки. «Вы можете говорить?»

повязывает галстук. «Вы можете говорить?»

спускается в лифте. «Вы можете говорить?»

ведет