свою «сказку». Не просто же давить на чувство вины, которого может и не быть. В лучше случае, Платон откликнется на мой запрос (все мы за что-то чувствуем себя виноватыми), только вот та вина не будет иметь ничего общего с его нынешним состоянием.

К сожалению, все попытки унюхать хоть что-то обернулись ничем.

– Может быть, вызвать Таю? – спросил Альберт, когда бесовка вышла в туалет, чтобы обмыть лицо. – Она бы усилила способности…

– Я боюсь, здесь усиление особо не поможет. Одно дело, если бы она хоть что-то чувствовала, а зацепиться не могла. А так что усиливать? Ну почувствует она ещё сильнее отсутствие постыдных тайн у Платона и вашу с братьями вину. Впрочем, давай вызовем её и в следующий раз попробуем вместе с Таей. Чтобы уж точно знать, что мы воспользовались всем, чем только можно.

Альберт кивнул.

– Да, так и сделаем.

Бесовка вернулась в палату, мрачная, но готовая продолжать. Выглядела она так, словно лучше бы полы мыла, чем этим занималась.

– Давайте ещё пробовать.

– Наверное, в этом нет смысла, – я покачала головой. – Спасибо за помощь, но это бессмысленное занятие. Только ресурсы ваши зря тратим. Вам даже зацепиться не за что.

– Ну, я с самого начала говорила, что буду бесполезна, – повела она плечом.

– Да вы не бесполезны, просто тут ситуация особенная.

– Это да. Платон Серпович ни о чем не думает, какие у него там сожаления и обиды могут быть? – развела руками женщина.

Если бы я не знала наверняка, что это не совсем правда – согласилась бы с ее словами. Но ведь это не так. Он всё чувствует. Его воспоминания откликаются на мои слова. Он пытается со мной бороться, показывает картинки прошлого. Он наверняка что-то скрывает, о чем-то переживает. Его мысли крутятся вокруг экспериментов и той девушки-Горгоны, которая исчезла. Хоть он и не винит себя в том, что случилось с ней – но так или иначе возвращается к её образу.

Почему?

– Давайте мы всё-таки еще кое-что попробуем, а если и это не получится, то закончим сегодняшний сеанс. Я расскажу ему сказку и отвлеку внимание на себя, а вы оставайтесь здесь и попытайтесь что-нибудь уловить. Вдруг в этом состоянии Платон отреагирует иначе.

– Хорошо, – не стала спорить бесовка, хотя по ней было видно: особым желанием она не горит, да и не верит в успех нашей затеи.

Но я не могла уйти просто так.

Я понимала головой, что копаться в памяти Платона можно бесконечно. У него миллионы воспоминаний, значимых или не очень. Я потрачу вечность, если просмотрю их все.

Но чем больше у нас не получалось, тем злее я становилась. Тем сильнее хотелось докопаться до истины.

– Послушай мою новую сказку, – обратилась я к нему. – Сказку, наполненную болью и переживаниями… мучительной виной, которая гложет даже спустя время…

Я произношу общие слова, бью наугад, но Платон откликается на них. Пропускает меня к себе. Открывает завесу памяти. Надеюсь, бесовка попытается хоть что-то унюхать. Даже если она почувствует вину из этого его воспоминания – это будет прогресс. Хоть что-то значимее её предыдущего вывода: «Он ничем не пахнет».

…Дорогой офис, весь в дереве и золоте. Огромный стол красного дерева, белоснежный кожаный стул, отлитые в золоте письменные принадлежности. С потолка свисает хрустальная люстра, такая огромная, словно выкраденная из театра или музея.

Слишком помпезный кабинет, слишком кричащий о том, что его хозяин – властелин жизни. Платон нервно меряет шагами его пространство. Этот кабинет ему не принадлежит. Да и невозможно представить среднего брата-орка за столом со львиными лапами.

Нет, им владеет кто-то другой. Человек (или скорее – нечеловек), имеющий гигантскую власть и любящий её демонстрировать окружающим.

Платон чем-то взбешен донельзя и не пытается унять своих эмоций. Сейчас ему лет двадцать, может быть, двадцать пять. Уже не юный паренек, который воскрешал Моню. Но и не взрослый, уверенный в себе мужчина из воспоминаний про лабораторию.

– Кого я вижу. Сынок. Чем обязан? – Дверь открывается, на пороге замирает Серп Адрон.

Его невозможно не узнать. Всё то же надменное лицо, всё те же поджатые губы. Улыбка, которая пугает – потому что она неестественная и ледяная.

Платон поворачивается на звук отцовского голоса. Видно, что он взбешен, но пытается себя контролировать. Трет руку о руку. Выпрямляется. Ему психологически тяжело противостоять отцу даже так, в поединке без слов. Но он пытается показать, что он ровня. Ничем не хуже. Достоин смотреть прямо, а не стыдливо опускать глаза в пол.

Удивительно, как сильно они похожи. Мимика, взгляд, движения, прическа. Словно Платон – тот же Серп, но на три десятка лет моложе. Его зеркальное отражение.

Меня эта схожесть нешуточно пугает. Раньше я над ней не задумывалась, а теперь, зная обо всех грехах Серпа и о том, что Платон проводил опыты над Адалин, я не могу не поежиться.

Смотрю на Серпа и вижу Платона с больничной койки. И от этого никак не отделаться.

– Я всё знаю. Знаю, чем занимается «Посейдон».

– Ну, это ни для кого не загадка. Морские перевозки, доставка грузов в любой уголок планеты точно в срок, – напевает Серп рекламный слоган.

Он садится за свой стол, откидывается в кожаном белоснежном кресле и изучает сына с неподдельным насмешливым любопытством.

Тот замирает на месте, лишь крылья носа гневно вздуваются.

– Мне известно, какие конкретно грузы ты помогаешь перевозить.

Серп Адрон не меняется в лице. Напротив, он склоняет голову набок, словно и сам ну очень заинтересовался. Взгляд его при этом остается холодным, равнодушным. Мне всегда казалось, что у главы семейства мертвые глаза. Смотришь в них – и не видишь ничего, кроме пустоты.

– Какие же?

– Люди. Я говорю о живых людях. О похищенных женщинах и детях, которых ты помогаешь отдать в рабство. Только не говори, что не слышал о таком. У меня есть доказательства.

– С каких это пор ты копаешься в моих документах, сынок?

– С тех самых, как начал подозревать, что через «Посейдон» идут какие-то нелегальные перевозки. Я ожидал, что это будет оружие, но не люди.

– И что? – лениво спрашивает Серп. – Какая мне должна быть разница, что едет в контейнере? Вещь, животное или человек – всё едино. Мне платят не за любопытство. Мальчик мой, как ты думаешь, на какие деньги тебе покупают все эти красивые игрушки для лаборатории? Или откуда у тебя и твоих братьев по новой тачке? Тебе нравится роскошная жизнь? Так прекрати строить из себя праведника.

– Ты занимаешься этим не ради денег. – Платон