закусывает губу. – Я просмотрел все финансовые отчеты. Тебе платят не настолько много, чтобы рисковать бизнесом и ввязываться в контрабанду. Тебе просто нравится. Нравится издеваться над слабыми. Нравится показывать свою власть. Нравится связываться с криминалом и оказывать щедрые одолжения, за которые другим потом придется тебе платить.

– Сынок, ты говоришь очень красиво. – Серп поднимается с кресла, медленно направляется к Платону. – Только что толку от твоих слов? Ты и сам бы с удовольствием проводил опыты на людях, будь твоя воля.

– Но я не провожу.

Отец подходит к сыну вплотную. Тот не отстраняется, выдерживает взгляд.

– Потому что ты слабак. Ты умнее своих братьев, в тебе есть моя кровь, но тебе не хватает характера. Хочешь, некоторая часть того «груза» окажется прямиком в твоей лаборатории? О них никто не вспомнит. Их никто не будет искать. Пользуйся в свое удовольствие. Я могу договориться. Что скажешь?

– Нет.

Серп качает головой. Улыбка его деревенеет, становясь совершенно страшной. Даже мне, стороннему наблюдателю, становится жутковато. От мнимого благодушия не остается и следа. В глазах появляется злобное превосходство.

– Деньги не пахнут, сынок. Когда ты уже это поймешь? – сетует Серп Адрон и хватает сына за горло.

Он не делает с ним ничего, но Платон внезапно начинает задыхаться. Вены вздуваются на его шее, словно синие реки проступают на коже. Серп использует магию, с равнодушием наблюдает за тем, как сын рушится на колени и с хрипами глотает воздух.

– Конкретно эти деньги смердят… – шепчет он белыми губами.

– Не учи меня жизни, сопляк. Иначе в следующем контейнере может оказаться твоя драгоценная матушка. – Платон поднимает недоуменный взгляд на отца, а тот спокойно продолжает: – Думаешь, что-то помешает мне так сделать? Скажем, отдам Агату на месяц, пусть её научат хорошему поведению. А то тоже взяла моду противиться моему слову.

– Не трогай мать…

Платон даже не пытается подняться. Видимо, отцовская магия давит на его тело, каменным грузом лежит на нем – хотя внешне ладонь Серпа едва касается плеча сына. Но он весь напряжен, и лицо его совершенно бледное.

– Ну тогда решай: родная мамочка или незнакомые тебе люди. Да даже не люди, так, отбросы, которых продали как какой-то скот. Я жду.

Платон склоняет голову, и я вижу, что лицо его полно боли и мучительной борьбы с самим собой.

На чашу весов поставлено слишком многое.

Он знает, что Серп всегда держит слово.

– Не трогай мать, – повторяет он тихо, почти шепотом.

– Правильный выбор, сынок. Ничего, когда-нибудь ты дорастешь до меня и перестанешь гнобить себя лживой моралью. – Он поднимает сына на ноги, насмешливо хлопает по щеке. – Кстати, думаю, тебе будет полезно следующую поставку проконтролировать самостоятельно. Скажем, ознакомиться с товаром. Как-никак, я надеюсь, что ты станешь моим преемником и увидишь истинный потенциал «Посейдона». Ты согласен?

Я каждой клеточкой своего тела ощущала, что Платон наполнен этим застарелым чувством вины. Пусть сейчас оно и не грызло его так явно, как несколько лет назад – но он до сих пор помнил, что однажды не смог противостоять своему отцу. Смирился. Склонился перед ним.

Не знаю, поможет ли это воспоминание вытащить Платона из комы, но оно напоминает ему самому, кем он является на самом деле, чья кровь в нем течет.

Что, если Платона тоже ужасает их схожесть с Серпом? И он, не желая быть таким же чудовищем, просто отказывается приходить в сознание.

Надо обдумать эту версию и в следующий раз попытаться зацепиться за неё.

Сегодня уже не смогу. Воспоминание съело слишком много моих сил.

– Вы что-нибудь почувствовали? – обратилась я к бесовке, отдышавшись.

Та покачала головой.

– Ну, совсем чуть-чуть. Вина какая-то как будто… или сожаление, не знаю. Особо не разглядеть. Платон Серпович для меня совсем закрыт. – Внезапно она принюхалась и с легким отвращением добавила: – Фу, а вот теперь я прекрасно чувствую какое-то постыдное грязное удовольствие.

И взгляд её уперся прямиком в Моню. Та сидела на плече у Злата. Видимо, они вошли только что, потому что Альберт тоже обернулся в их сторону.

– Чего смотрите? – возмутилась Моня.

– Что за удовольствие-то? – пихнул её в бок Злат. – Опять, что ли, за старое взялась?

– Отстань, – птичка надулась, но под хохот Златона призналась: – Ну, роюсь я в мусорных баках. И что с того?! Кто из вас безгрешен?! Хочу и копаюсь! Там, между прочим, бывают такие ценные вещи.

Злат заржал.

– Например, хлеб с плесенью, – подтвердил он. – Что, крысиные повадки дают о себе знать? А я думал, чего от тебя несет гнилью какой-то. Думал, неужели ты сменила туалетную воду.

– Эй, женщина! – Моня уставилась на бесовку. – Скажите про него тоже что-нибудь.

– А что про него говорить? – пожала она плечами. – Вас, Златон Серпович, что-то гложет. Видать, гложет сильно, иначе бы я так явно не уловила. Вот и всё. Больше ничего сказать не смогу.

Мужчина нахмурился, открыл и тотчас закрыл рот, точно пытался что-то сказать, но передумал.

– Что-нибудь удалось узнать? – спросил он у меня.

Я покачала головой.

Нужен кто-то сильный. Не обычная уборщица, которая своими силами не пользовалась десятилетиями, а бес, умеющий с первого же взгляда улавливать все постыдные тайны.

Либо, раз уж такого беса в нашем распоряжении нет, придется обратиться к другой магии. Например, всё же приумножить способности бесовки. Вон, через пару часов практики она сумела распознать грязный (во всех смыслах слова) секрет Мони. Если использовать усилитель, возможно, мы сможем чего-нибудь добиться и в отношении Платона.

– Кажется, придется вызывать Таю. В следующий раз попробуем с ней.

Я не собиралась сдаваться.

* * *

Мы провели весь день в «Цербере», пытаясь найти хоть какие-нибудь следы, и вернулись домой ближе к вечеру, в каком-то сумрачном опустошенном настроении. Свадебное торжество казалось таким далеким, как будто было не вчера, а годы назад. Если бы я не разбирала чемодан и не наткнулась на вечернее платье, то и не вспомнила бы, как мы со Златоном ещё вчера танцевали под медленную музыку, и мне казалось, что мир замер.

Нас угнетало отсутствие результатов.

Мы рассчитывали, что бесовка хоть как-то поможет приблизиться к тайне Платона.

Но нет.

Ничего.

Как будто постоянно бьемся в прозрачное стекло и уже расшибли в кровь голову, а оно всё так же цельно.

В «Цербере» тоже не нашли никаких улик, что могли бы помочь раскрыть личности взломщиков. Записи с камер были стерты. Никто из охраны не видел подозрительных лиц. Кто-то действовал очень чисто. Только какие мотивы этот «кто-то» преследовал?

– По Платону совсем ничего?

Я