Свита Бахтияра примолкла, ожидая, что ответит Масхуд на предложение капитана. И будто бы не выдержав направленных в его сторону взглядов, гордец дрогнул и, приподняв правую ступню капитана, поцеловал загнутую туфлю.

— Я никогда не забуду твоей щедрости, — негромко произнес Масхуд.

— Считай себя капитаном этой галеры, — громогласно объявил Бахтияр. — В экипаж можешь взять вот этих, — показал он на матросов папской галеры, изъявивших желание остаться с пиратами.

— Я не подведу тебя, капитан, — отвечал Масхуд.

Бахтияр попытался поймать взгляд юноши, но не получилось. Масхуд вновь превратился в покорного слугу, не смевшего смущать откровенным взглядом своего повелителя.

— Надеюсь, что ты меня не разочаруешь. — И, не дожидаясь ответа, Бахтияр распахнул дверь следующей каюты.

Небогато: две кровати, укрепленные рядом, в центре — небольшой стол, но вполне достаточный для того, чтобы без тесноты за ним расположились двое. В углу — небольшой сундук, вряд ли в нем могло содержаться что-то ценное. Скорее всего — вещи. Бахтияр сделал знак рукой, и тотчас один из сопровождавших его матросов подскочил к сундуку и приподнял крышку. Так оно и есть — одежда. Вместе с мужскими панталонами и камзолом здесь лежала женская чадра. А это что? Бахтияр приподнял тряпицу, аккуратно уложенную в углу — женский кафтан. Еще один предмет, подтверждающий, что в каюте жила женщина. Драгоценности можно было обнаружить в каюте капитана, где по заведенной традиции складывали все самое ценное. Капитанская каюта находилась в конце коридора, но Бахтияр не любил есть сладкое в начале обеда и приберег его под конец.

В углу, перевязанные грязноватой лентой, лежали два непримечательных холста, свернутых в трубку. Может быть, карта с нанесенными на ней морскими путями? Уже интересно! Случается, что на таких картах помечают места, где пираты прячут золото.

Бахтияр посмотрел на дверь. У порога застыли трое матросов. Один из них, широкоплечий Тагир, даже вытянул шею, чтобы получше рассмотреть предмет, находящийся в руках капитана. Алчный блеск в глазах доказывал, что они думали об одном и том же.

Неплохо было бы завладеть сокровищами. Стараясь не показать своего волнения, Бахтияр развязал ленту и принялся медленно развертывать холст. Его разочарование было сильнейшим, он с трудом удержался, чтобы не запустить холстом в стену. Но, когда полотно открылось во всей своей полноте, он осознал, что это нечто особенное, с чем ему не приходилось сталкиваться ранее. На холсте была изображена женщина с правильными чертами лица. Вроде бы не было ничего особенного в ее внешности, таких, как она, можно встретить в любом морском порту. Наверняка их немало и в гаремах эмиров, но, в отличие от других женщин, в ней совмещались кротость и бунт одновременно. Большие глаза выглядели необыкновенно притягательными.

Вторая картина изображала сцену из Страшного суда. Она была настолько живой, что стоящие рядом пираты невольно поежились, — каждый из них представил собственное тело, раздираемое джиннами.

Поразглядывав картины с минуту, Бахтияр вдруг осознал, что здесь более ценного ему не найти, даже если каюта капитана будет заставлена сундуками, заполненными до самой крышки золотом.

— Свернуть холсты и отнести ко мне на корабль, — распорядился Бахтияр, повернувшись к Масхуду, который теперь стал его правой рукой.

Этим адресом Георгию разрешалось воспользоваться только в крайнем случае. И вот, кажется, такой момент настал!

А что поделаешь, если едва ли не каждый встречный думает о том, чтобы прирезать тебя или, в крайнем случае, пристрелить! Ох, нелегкие пошли нынче времена. Возможно, в чем-то господа эсеры и правы, страх ведь тоже не возникает на пустом месте.

А вот и Грачевка.

Улица встретила могучими раскатистыми аккордами расстроенного баяна. И кто-то совсем не в такт, пьяно и голосисто затянул матерные частушки. С противоположной стороны улицы отозвался другой голос, такой же молодой и задиристый. А где-то в соседней подворотне раздался нешуточный бабий визг, а следом за ним прозвучало громкое обещание убить при случае.

Грачевка жила обыкновенно. Привычно. И уж бабьим визгом удивить здесь кого-то было невозможно.

Чернопятов осмотрелся и неприязненно поморщился. Улица выглядела на редкость грязной, повсюду, в несколько слоев, валялся мусор, стены домов обшарпаны и облуплены, а на тротуарах непролазная грязь. Такое впечатление, что эта часть Москвы испытала нешуточное землетрясение, и жители района, зная, что катастрофа должна повториться, решили пуститься во все тяжкие: выпить все имеющиеся запасы спиртного, передраться со всеми соседями и перепортить всех баб в округе. Невольно создавалось впечатление, что сам черт отправляется сюда справлять большую нужду, причем не очень-то выбирая для этих целей укромные места.

А почему бы не назначить господину конспиратору встречу в каком-нибудь местечке поприличнее, например в «Эрмитаже», где можно не только послушать песни цыган, но и посидеть с понравившейся дамой. А если симпатия будет обоюдной, то остаток вечера можно будет провести с ней в роскошных номерах. Здесь же, шагая по улице, остается думать только о том, чтобы не наступить ногой на что-нибудь непотребное и не быть ушибленным насмерть каким-нибудь пьянчужкой, выбежавшим из-за угла с колуном в руках.

Единственным положительным местом на Грачевке была булочная, затерявшаяся среди полусотни кабаков и размещавшаяся в полуподвальном помещении. Через ее узкие оконца, напоминающие бойницы крепости, можно было рассмотреть разве что пятки прохожих. Хозяином булочной был маленький человечек с необыкновенно рыжей шевелюрой. Настолько яркой, что в полумраке ее можно было бы принять за полыхающий фонарь. Он с интересом посмотрел на вошедшего и тотчас определил, что посетитель приезжий. Во всяком случае, местные не признают костюмов французского покроя, вряд ли способны отличить штиблеты от простых ботинок и уж совсем не жалуют тростей с костяными набалдашниками. А уж если все-таки пользуются палками, так только для того, чтобы раскроить череп обидчику.

В общем, залетная птица. А следовательно, и обхождение должно быть иным. Не следует предлагать ему черный хлеб, дешевый и простой, смахивающий по вкусу на отруби и используемый местными мужиками в качестве ядреной закуси. А нужно предложить пшеничный батон.

Чернопятов с трудом сдержал улыбку, заметив, какой нешуточный интерес вызвал он у хозяина булочной. В его небольшой головке, работающей, как счетная машина, шел подсчет возможной прибыли. И по тому, как блеснули его глаза, Чернопятов догадался, что результат был получен.

Хозяин заведения, еврей Иосиф Рабин, чуть тряхнул рыжей головой и уверенно устремился навстречу вошедшему. Еще секунда — и он раскроет объятия и примет Чернопятова, как родного сына.

— Вы не прогадали, молодой человек, — поздоровавшись, начал Рабин. — В моем заведении самые лучшие булки с маком. Если бы вы знали, с каким чувством я выпекаю каждую из них. Заботливая мамаша так не пестует свое дитя, как я свои булки! Вы пробовали булки купца Епифанова? — поморщился Рабин. — Их даже невозможно взять в рот. Они пахнут прелым навозом. А знаете почему?