– Молли, – сказал я тихим предупреждающим голосом, поскольку решил, что моя леди целиком поглощена своим занятием и не замечает, что происходит с нашим ребенком.

Она медленно повернулась, ни на миг не забывая о своих жужжащих подопечных.

– Малышка, – сказал я с тихой безотлагательностью, – она вся в пчелах.

Молли оглянулась и опустила взгляд. На ее лице медленно расцвела улыбка.

– Би! Ты ухаживаешь за ульями вместе со мной?

Наша маленькая дочь посмотрела вверх и что-то протараторила матери. Молли рассмеялась:

– С ней все в порядке, милый. Она совсем не испугалась.

Но я-то испугался.

– Би. Уходи оттуда. Иди к папе, – принялся я уговаривать ее.

Дочь повернулась и посмотрела мимо меня. Она никогда не смотрела мне в глаза по доброй воле. Она снова что-то протараторила матери.

– Все хорошо, дорогой. Она говорит: ты беспокоишься, потому что не понимаешь пчел, как она и я понимаем их. Ступай. Мы скоро придем.

Я покинул их и провел тревожный час в своем кабинете, гадая, не наделен ли мой ребенок Даром и может ли Одаренное дитя обрести связь с пчелиным ульем. Что за нелепость, фыркнул волк во мне. И добавил, что, будь оно так, он бы почуял. Я мог на это лишь надеяться.

Прошел еще год, и Би медленно росла. Наши жизни изменились, ибо Молли посвящала свои дни дочери, а я кружил рядом с ними двумя, дивясь тому, сколько между ними было общего. Ко дню, когда Би исполнилось семь, она стала настоящей помощницей для матери, хотя могла делать только самые простые вещи. Я видел, что Молли двигается все медленней и чувствует груз прожитых лет. Би могла подобрать то, что Молли уронила, могла собрать травы, на которые Молли указывала, или принести ей предметы с самых нижних полок в комнате для шитья.

Она выглядела как маленькая пекси, когда следовала за матерью и помогала ей в немудреных делах. Молли велела выкрасить самую мягкую шерсть в самые яркие цвета, какие смогла создать, – как для того, чтобы порадовать Би, так и для того, чтобы сделать ее более заметной в высокой луговой траве. В семь лет наша дочь была не выше талии Молли. Голубые глаза и белесые брови придавали ее лицу выражение постоянного испуга, а непокорные кудри усиливали это впечатление. Ее волосы от легчайшего ветра путались, расчесывать их было трудно, и росли они так медленно, что Молли отчаялась ждать, когда она наконец-то сделается похожей на девочку. Потом это необузданное облако мелких кудряшек все же достигло плеч Би, и это было прекрасно, потому что Молли принялась их смачивать, причесывать и собирать сзади в длинный хвост. Как-то раз они пришли мне показаться: моя маленькая девочка была одета в простую желтую тунику и зеленые штаны вроде тех, какие я и Молли носили детьми. Я улыбнулся, увидев ее, и сказал Молли: «Это самый маленький воин, какого мне доводилось видеть!» – ибо солдаты Бака всегда носили волосы, собирая на затылке. Би удивила меня, издав обрадованный возглас.

Так проходили дни, и Молли радостно занималась нашим особенным ребенком, а я радовался тому, что ей хорошо и спокойно. Невзирая на свои годы, Молли устраивала с Би шумные игры, хватала ее и высоко подбрасывала или очертя голову гонялась за ней повсюду, иной раз забегая на ухоженные клумбы с цветами и травами в саду Пейшенс. Они бегали и бегали кругами, пока Молли не начинала дышать с присвистом и кашлять оттого, что ей не хватало воздуха. Би останавливалась в тот же миг и подходила поближе к матери, глядя на нее снизу вверх с ласковой заботой. Бывали моменты, когда мне отчаянно хотелось к ним присоединиться, побегать и попрыгать с моим волчонком, покатать ее по траве, чтобы услышать, как она смеется. Но я знал, что Би поведет себя совсем иначе.

Ибо, несмотря на заверения Молли в том, что наша дочь не испытывает ко мне неприязни, Би держалась от меня подальше. Она редко подходила ближе чем на расстояние вытянутой руки; и если я подсаживался рядом, чтоб взглянуть на ее нехитрое рукоделие, она всегда сутулила плечи и слегка отворачивалась от меня. Она редко смотрела мне в глаза. Пару раз, когда она засыпала рядом с Молли в ее кресле, я брал ее на руки и пытался отнести в постель. Но от моего прикосновения, бодрствуя или во сне, она деревенела, а потом выгибалась дугой, точно бьющаяся в конвульсиях рыба, пытаясь вырваться из моих рук. Лишь ценой борьбы мне удавалось ее опустить, и, попытавшись несколько раз, я решил больше к ней не прикасаться. Молли испытала облегчение, когда я в этом уступил воле Би.

Так что всеми личными нуждами нашей дочери занималась одна Молли. Она научила Би сохранять себя в чистоте и прибираться в своей комнате, насколько это было возможно для такого маленького человечка. Молли велела обставить для нее маленькую спальню с кроватью соответствующего размера. Молли требовала, чтобы она содержала свои игрушки в порядке и делала все для себя самостоятельно, как будто была крестьянским ребенком. Это я одобрял.

Молли научила ее собирать в лесу грибы, ягоды и те травы, которые мы не могли с легкостью выращивать в наших садах. В садах и теплицах я находил их вдвоем, собирающих гусениц с листов или травы для сушки. Я проходил через свечную мастерскую Молли и видел, как маленькая Би стоит на столе и держит фитиль, пока Молли наливает горячий воск. Там они выцеживали золотой мед из сот и собирали его в маленькие толстобокие горшочки, чтоб зимой нам было сладко.

У Молли и Би был безупречный союз. Я осознал, что хоть Би и не ребенок, о каком я мечтал, для Молли она безупречна. Би была безгранично предана матери, напряженно следила за каждой переменой в выражении ее лица. Если они не пускали меня в свой круг, я пытался не возмущаться. Ребенок делал Молли счастливой, и моя жена заслуживала того, чтобы наслаждаться этим счастьем.

Итак, я довольствовался тем, что обитал на задворках их мира, точно мотылек за окном, по другую сторону которого царят тепло и свет. Я постепенно забросил свой тайный кабинет и стал брать переводческую работу в комнату, где родилась Би. К тому времени как ей исполнилось семь, я почти каждый вечер проводил в этой теплой и светлой комнате. Свечи Молли, тихонько мерцая, наполняли ее ароматами вереска и лаванды, шалфея и розы, в зависимости от ее настроения. Они с Би вместе занимались простым шитьем, и Молли за работой негромко пела старые обучающие песни о травах и пчелах, грибах и цветах.

Однажды вечером я трудился над рукописями, дрова в камине негромко потрескивали, и Молли напевала, вышивая какой-то узор на горловине маленькой ночной рубашки для Би, как вдруг я понял, что моя дочь прекратила разбирать запутавшиеся мотки для матери и подошла к моему столу. Я сумел удержаться от того, чтобы посмотреть на нее. Как будто возле меня зависла колибри. Я не мог припомнить, чтобы она когда-то подходила ко мне так близко по собственной воле. Я боялся, что она сбежит, если я повернусь. Так что я продолжил усердно копировать старую иллюстрацию из свитка о свойствах паслена и родственных ему растений. Там утверждалось, что разновидность из этого семейства, произрастающая в пустынных краях, дает съедобные плоды красного цвета. Я с недоверием отнесся к подобному заявлению о ядовитом растении, но тем не менее переписал текст и как мог воспроизвел изображение листьев, звездчатых цветков и висящих плодов. Я начал закрашивать цветы желтым. Возможно, это и вынудило Би встать у меня за плечом. Я слушал, как она дышит с открытым ртом, и понял, что Молли больше не напевает. Мне не нужно было поворачивать голову, чтобы знать – она наблюдает за нашим ребенком с тем же любопытством, что и я.