Я освободила свой язык, когда мне было восемь лет. Помню тот день очень четко.

Мой приемный брат – или, скорее, дядя – Нед за день до этого ненадолго заходил навестить нас. Он подарил мне не дудочку, нитку бус или другую безделушку, какие он приносил в свои предыдущие визиты. На этот раз при нем был мягкий пакет, завернутый в грубую коричневую ткань. Он положил его мне на колени, и, пока я сидела и смотрела, не зная точно, что делать дальше, мама вытащила свой маленький поясной нож, перерезала бечевку, которой был завязан пакет, и развернула ткань.

Внутри были розовая блузка, кружевной жилет и многослойные розовые юбки! Я впервые увидела такую одежду. «Это все из Удачного», – сказал Нед моей матери, когда она с нежностью прикоснулась к замысловатому кружеву. Длинные и широкие рукава, пышные, как подушка, нижние юбки с каймой из розового кружева… Мама приложила их ко мне, и чудесным образом оказалось, что Нед угадал с размером.

На следующее утро она помогла мне надеть обновки и, затаив дыхание, завязала все шнурки до последнего. Потом заставила меня стоять неподвижно на протяжении утомительно долгого времени, пока не сумела привести мои волосы в порядок. Когда мы спустились к завтраку, она открыла дверь и пропустила меня вперед, словно королеву. При виде меня отец вскинул брови от изумления, а Нед издал радостный возглас. Я завтракала очень аккуратно, стараясь не угодить рукавом в тарелку. Кружевной воротник натирал мне шею. Я отважно вышла в этом наряде к парадной двери особняка, где мы пожелали Неду счастливого пути. А потом, ни на миг не забывая о своем великолепии, осторожно прошлась по кухонному огороду и присела там на скамейку. Я ощущала себя очень важной. Я расправила свои розовые юбки и попыталась пригладить волосы, а когда Эльм и Леа вышли из кухни с ведрами овощных очистков, чтобы отнести их цыплятам, я им обеим улыбнулась.

Леа обеспокоенно отвернулась, а Эльм показала мне язык. Сердце мое упало. Я по глупости решила, что экстравагантный наряд поможет мне добиться их расположения. Я несколько раз слышала – чего и добивалась Эльм, – что мои обычные туника и штаны похожи на «одежки сына мясника». После того как девочки прошли мимо меня, я еще немного посидела, пытаясь все осмыслить. Потом солнце скрылось за полосой низких облаков, и я вдруг поняла, что больше не могу терпеть натирающий высокий воротник.

Я поискала маму и застала ее за процеживанием воска. Я встала перед ней, приподняла розовые юбки вместе с нижними. «Слишком тяжелые». Она отвела меня в мою комнату и помогла переодеться в темно-зеленые штаны, тунику чуть более светлого тона и башмачки. Я приняла решение. Я поняла, что должна делать.

Я всегда знала, что в Ивовом Лесу есть другие дети. В первые пять лет своей жизни я была так привязана к матери и была такой маленькой, что почти никогда не встречалась с ними. Я видела их мимоходом, когда мама проносила меня через кухню или когда я ковыляла по коридорам, цепляясь за ее юбку. Сыновья и дочери служанок, рожденные, чтобы стать частью Ивового Леса, росли вместе со мной, пусть и вытягивались ввысь куда проворнее меня. Некоторые были достаточно взрослыми, чтобы им поручали отдельные задания – например, посудомойки Эльм и Леа и кухонный помощник Таффи. Я знала, что другие дети помогают с домашней птицей, овцами и на конюшне, но их я видела редко. Были также малыши, грудные младенцы и маленькие дети – слишком маленькие, чтобы им давать работу, и слишком юные, чтобы отделять их от матерей. Кое-кто из них был одного роста со мной, но обладал слишком детским разумом, чтобы меня заинтересовать. Эльм была на год старше, а Леа – на год младше, но обе они переросли меня на целую голову. Обе выросли в кладовых и на кухне Ивового Леса и разделяли мнение своих матерей обо мне. Когда мне было пять, они терпели меня из жалости.

Но и жалость, и терпение закончились к тому времени, когда мне исполнилось семь. Я была меньше ростом, чем они, но с куда большей сноровкой выполняла мамины поручения. Однако из-за того, что я молчала, они считали меня дурочкой. Я привыкла разговаривать только с мамой. И дети, и взрослые слуги насмехались над тем, как я бормочу и тыкаю пальцем, когда думали, что меня нет рядом. Уверена – дети переняли неприязнь ко мне от родителей. Хоть я и была тогда совсем маленькой, все же догадалась: они боялись, что если дети окажутся вблизи от меня, то каким-то образом заразятся моей странностью.

В отличие от взрослых, дети меня избегали, даже не пытаясь притворяться, что испытывают ко мне что-то, кроме неприязни. Я наблюдала за их играми с большого расстояния, страстно желая присоединиться, но стоило мне приблизиться, как они собирали своих немудреных кукол, разбрасывали угощение из желудей и цветов и убегали. Даже если я бросалась вдогонку, дети легко меня обгоняли. Они могли взбираться на деревья, до нижних ветвей которых я не доставала. Если я слишком упорно следовала за ними по пятам, они просто прятались в кухне. Оттуда меня выгоняли взрослые, ласково приговаривая: «Ну-ка, хозяйка Би, бегите играть там, где безопасно. Здесь на вас наступят или вас обожгут. Ступайте же». И в это время Эльм и Леа глупо улыбались и размахивали руками, прячась за юбками своих матерей.

Таффи я боялась. Ему было девять, он был больше и тяжелее Эльм и Леа. Он был помощником мясника – приносил в кухню то тушки кур, то забитого и ободранного ягненка. Мне он казался громадным. Он был по-мальчишески груб и прямолинеен в своей неприязни ко мне. Однажды, когда я проследовала за кухонными детьми вдоль ручья, где они собирались пустить вплавь несколько лодочек из ореховых скорлупок, Таффи напал на меня, начал обстреливать галькой, пока я не сбежала. У него была привычка говорить: «Би-и-и-и», превращая мое имя в оскорбление и синоним для дурочки. Девочки не смели присоединяться к его насмешкам, но как же им нравилось, когда он дразнил меня.

Если бы я пожаловалась матери, она бы сказала отцу и, я уверена, все дети были бы изгнаны из Ивового Леса. Так что я не жаловалась. Хоть они не любили и презирали меня, я все равно тосковала по их компании. Пусть я не могла с ними играть, но могла за ними наблюдать и учиться играть. Забираться на деревья, пускать вплавь ореховые лодочки с парусами из листьев, соревноваться в прыжках, скачках и кувырках, петь короткие песенки-дразнилки, ловить лягушек… всем этим вещам дети учатся у других детей. Я смотрела, как Таффи ходит на руках, и в уединении своей комнаты покрылась сотней синяков, пока не сумела пересечь ее, не падая. Мне и в голову не приходило попросить купить мне на рынке волчок, пока я не подглядела у Таффи такой же, красного цвета. Я научилась свистеть, складывая губы или зажав в пальцах травинку. Я пряталась и ждала, пока они уйдут, прежде чем попытаться покачаться на веревке, привязанной к ветке дерева, или рискнуть забраться в тайную беседку, сооруженную из упавших веток.

Думаю, отец подозревал, как я провожу время. Когда мама рассказала ему о моем желании, он купил мне не только волчок, но и попрыгунчика, маленького акробата, прикрепленного к двум палочкам с помощью кусочка струны. Вечерами, когда я сидела у очага и играла с этими простыми игрушками, он наблюдал за мной, не поднимая глаз. Я чувствовала в его взгляде тот же голод, какой был в моем, когда я смотрела, как играют другие дети.