А Степан потерял контроль. Столько лет учился быть сильным и невозмутимым, а тут потерял. Рванул на волю, разрывая плоть, потайной ключ, полыхнул в темноте чистейшим серебром. Когда Степан доставал из ножен охотничий нож, думал он только о чистоте. О том, каким чистым станет этот мир без Игната. Хотя бы без Игната…

Перед тем как перерезать глотку некогда лучшему другу, Степан успел заглянуть в его глаза. Не осталось в них ничего человеческого – одна темнота. Значит, и жалеть не о чем!

Игнат еще хрипел, силился что-то сказать, а на Степанову спину уже кинулась черная тень, сначала одна, потом вторая. И еще четыре брали в плотное кольцо. Не боись, пограничник! Где наша не пропадала!

Псы рвали его клыками, он кромсал псов ножом, но один против шестерых… Даже если ты пограничник, даже если в тебе клокочет яркая, как молния, ярость…

А безвременники вторым кольцом. Скалятся, чуют его близкую погибель. Радуются, потому как для них нет страшнее врага, чем пограничник.

И Вран темной тенью на краю поляны. Стоит между мертвой девочкой и мертвым Игнатом, усмехается. Степан не видит его улыбки из-за маски, но все равно знает…

Лег на землю первый пес, свалился визжащим кулем второй. А третий и четвертый завалили Степана. Все-таки придется помирать. Девочек жалко… Как же они без него?..

Черная свора знала свое дело. Псы рвались к горлу. Рвались и непременно дорвались бы, если бы кубарем не слетели с обессиленного, истекающего кровью Степана, если бы не завизжали, словно щенки. Сначала завизжали, а потом враз стихли.

И хоровод из безвременников исчез, растворился в темноте вслед за Враном, а из темноты этой вышла Злата, склонилась над умирающим Степаном, положила на пылающий лоб ледяную ладонь. Вот про какую силу говорила старуха, вот на что надеялась и чего боялась. А ему не страшно. Мертвецы ничего не боятся…

Да только не умер. Не приняла его такого земля. Или просто не отпустили? И как у Златы, беременной, но все одно худой, что хворостинка, хватило сил дотащить его до ведьминой избушки?! Однако ж дотащила, не бросила на поживу безвременникам, потому что, когда Степан открыл глаза, над головой его было не черное небо, а низкий, паутиной затянутый потолок. Старуха возилась у печи, а Злата сидела у окна, подперев кулачком острый подбородок. Рядом пристроилась кошка.

– Очнулся, – сказала старуха, не оборачиваясь. Почуяла?

– Очнулся. – Смотрел Степан не на нее, а на девчонку. – Спасибо, – сказал обеим сразу.

– Не меня благодари, а ее. Сначала ты поблагодари, а потом я отругаю. – Голос старухи звенел не то от злости, не то от волнения. – С голыми руками пойти против безвременников! О чем ты только думала, девка?!

– Ни о чем, бабушка. – И ведь правду сказала. Не было в ее голосе ни прежнего лихого озорства, ни жизни, шелестел он как опавший лист на ветру.

– Ты мне жизнь спасла, Злата. – А в его собственном голосе не было благодарности. Ну, спасла и спасла. Сегодня она его, завтра он ее… Сочтутся, им не впервой.

– А девочку спасти не успела. – Все-таки она на него посмотрела, и Степан испугался, что и в ее зеленых глазах увидит черную тень. Не увидел. Зелень – малахит, трава подзаборная. Больно ей, обидно детской обидой, жалко себя, любви своей так и не случившейся. А зла нет, не запятнал Вран ее душу.

– Остальных зато спасла. Нет больше ни своры, ни Черной Погони. – Хотел утешить, но вышло ли? – Как ты узнала, где я?

– Следила. – Злата пожала острыми плечами. – Не за тобой – за ними. А тебя уж потом увидела.

Следила. И ведь понятно, зачем.

– Не смей! – Отвернулась от печи старуха, посмотрела на Злату строго. – Даже думать не смей, девка! Не управиться тебе с ним! Это только кажется, что ты сильнее. Не сильнее, не думай! Если бы ты его дите не носила, он бы тебя, как букашку!.. И не зыркай на меня! Не зыркай! Степан все знает. На то он и пограничник, чтобы знать.

Подумалось, что вот сейчас девчонка разозлится, разметает старухину избушку по бревнышку, а она вдруг уронила лицо в ладони и расплакалась. Плакала долго, навзрыд. Степану бы встать, пожалеть, да сил нет, чтобы даже голову от подушки поднять. А когда появятся, непонятно. Потрепала его Игнатова свора изрядно… И старуха девочку утешать не спешила, возилась у печи, словно и не замечала ее слез. Только кошка ткнулась мордой в мокрое от слез лицо, замяукала. Вот у кошки и получилось то, что у них со старухой не вышло: Злата перестала плакать, утерлась уголком платка, сказала с пугающей решительностью:

– Я его все равно убью!

– Может, и убьешь, – согласилась старуха. – Только не сейчас. Пока живи, сил набирайся, готовься.

Она не договорила, к чему готовиться, они и сами все поняли.

– Дмитрию только не говори, – проговорила Злата, не глядя на Степана. – Очень тебя прошу. Этот гад сказал – всех убью… – Она всхлипнула. – Сначала Дмитрия, потом девочек…

– Не убьет! – Степан попытался-таки встать, но не вышло, не слушалось тело. – Я не позволю.

– Ох, горе мне с вами, – вздохнула старуха и сыпанула в чугунок горсть сухой травы. – Вести из Соснового пришли, – сказала и глянула на Степана искоса. – Нашли утром Игната. И Игната, и девочку мертвую. А еще дохлых псов. Разговоры пошли… Сам понимаешь, какие разговоры. Люди ведь не дураки, поняли, что к чему. Чую, скоро быть беде. Пока не нашелся среди них тот, кто мужиков поднимет, но найдется. Долго такой страх терпеть никто не станет.

Степан это очень хорошо понимал. Тем, кто детей потерял, больше терять нечего. Только и остается им одна отрада – месть. И мстить они станут не тому, кто мертв, а тем, кто жив. Врана тронуть побоятся, а Оксану с Настеной? А детей? И он, Степан, нынче беспомощный, что младенец. Когда еще он на ноги встанет?

– Через пять дней, – ответила старуха на его невысказанный вопрос. – Раньше даже не надейся, пограничник.

– Я за ними присмотрю, – вдруг предложила Злата. – Не дам в обиду никому.

Это она про девочек. А сама ведь еще ребенок.

– Очень сильный ребенок, – проворчала старуха. – Ты не волнуйся, пограничник, чтобы людей остановить, ее нынешних сил хватит. Ну и я кое-чем подсоблю, запутаю, перекрою пути к поместью. Долго морок удерживать не смогу, так что ты тут не разлеживайся. Мужики сосновские тебя уважают, глядишь, и удастся нам остановить смертоубийство. Опять же, Дмитрий с Артемием в Сосновом. Какое-то время у них получится народ сдерживать.

Как сказала старуха, так и вышло. В тот же вечер примчался к лесной избушке Дмитрий. По глазам было видно, что хотел застать там Злату, но девочка уже ушла. Почуяла, наверное, такого гостя.

– Живой! Ну, слава богу! Дай-ка я тебя осмотрю! – Врач придвинул к Степановой лежанке стул. Хмыкнула у печи старуха, но спорить не стала, понимала, что одно дело они с Дмитрием делают, пусть и разными способами.