– От собачьих клыков раны – рваные, – сказал Дмитрий, после осмотра и на Степана посмотрел требовательно. – Говори, это ты его, Степан Иванович?

– Я. – А что ж врать, когда на шкуре его все кровавыми узорами написано! – Я – его, а псы – меня.

– И девочку…

– И девочку…

– Псов я тех видел. Три подохли от ножевых ран. А трех других словно расплющило. Как это, Степан Иванович?

– Не знаю. – Хотел плечами пожать, да не стал из-за боли. – Как-то так вышло.

– А Вран?

– Ушел.

– Но он был там?

– Был.

– А еще кто-нибудь был?

– Нет. – Раз просила Злата ничего Дмитрию не говорить, так Степан и не станет.

Дальше разговаривали о том, что творится в поместье и в Сосновом. Степан расспрашивал о девочках, Дмитрий отвечал.

– Я Оксане Сергеевне сегодня же расскажу, что с тобой все в порядке, что живой. Может, привезти ее сюда?

– Не надо. – Степан мотнул головой. – Неспокойно стало в лесу, безвременники повыползали. Я сам. Как оправлюсь, так сразу и приеду.

– Волнения в Сосновом. Мельник народ поднимает, зовет в Горяевское идти, правды требовать. Артемий пока их сдерживает, да только я вижу, что сам он тоже рвется в поместье, хочет Настасью Васильевну с дочкой защищать.

Рыцарь…

– Не пускай, – велел Степан. – Придет время, свидятся они с Настеной. Недолго осталось ждать. И народ придержи, сколько сможешь, а потом уж я сам.

Эх, знать бы, что не будет у них этого времени, ползком бы пополз в Горяевское…

Волнения начались сразу после Игнатовых похорон. Хоронили тихо, без почестей, на окраине сельского кладбища. Да и теми, кто пришел проводить его в последний путь, двигала совсем не любовь. Распоряжался всем Григорий Анисимович, нанял горьких пропойц, чтобы вырыли могилу, договорился с батюшкой. Вот только не с местным. Отпевать Игната Горяева приехал батюшка городской, Сосновский сказался больным. Так и вышло, что людей на кладбище было чуть: батюшка, Григорий Анисимович, Оксана, Настена и Дмитрий. А Вран, брат названый, не пришел. Не горевал по потере? Или боялся людей?

Люди стояли у кладбищенского забора серой мрачной стеной, сжимали в руках кто ружье, кто лопату, а кто и вилы. Чуть поодаль голосили бабы, разноголосый хор их проклинал убийцу и его приспешников. А когда Оксана и Настена вышли за кладбищенские ворота, вслед за проклятьями в них полетели первые комья грязи. Пока только грязи…

От разгневанной толпы женщин прикрывали Дмитрий и Григорий Анисимович, а саму толпу пытался сдержать Артемий. Дмитрий потом рассказывал, что не выдержал мальчишка, бросился к Настене. И Настена не выдержала. Чай, не каменное сердце у девочки! Ведь и так мучились друг без друга больше года. Но Дмитрий Артемия в поместье не пустил, да и сам вернулся в Сосновый, как только пересек границу Горяевского и увидел ведьму. Старуха держала обещание, путала пути, перекрывала лесные тропы. Чего ей это стоило, никто не спрашивал. Каждый из них, как умел, готовился к грядущей войне. Казалось им в то смутное время, что нынче большая опасность исходит от людей, а не от затаившегося в черной башне Врана.

А война грянула раньше срока. Степан уже начал вставать на ноги, а через день и вовсе надеялся встать в строй. Надоело ему валяться на печи, да и тяжкие думы не давали покоя. Он сидел на завалинке в тени от старой ели, когда увидел Злату. Девчонка шла, согнувшись в три погибели, обеими руками обхватив свой уже ставший заметным живот. Шла да не дошла, рухнула со стоном в десяти шагах, а кошка ее метнулась в избушку звать старуху, потом с громким мяуканьем бросилась к Степану под ноги.

Вдвоем со старухой они кое-как затащили Злату в дом, уложили на дубовый стол. А уж дальше все завертелось, да как-то без Степана. Какой из него помощник в таком-то деле? Справятся сами, на то они и бабы.

Да вот только не справлялись… Уже и вечер наступил, а не смолкали доносящиеся из избушки крики. И силу, что еще хранилась по углам, старуха давно израсходовала, а собственной силы у нее осталось чуть. У старухи осталось, а у Златы, похоже, не осталось ничего. Степан понял это, когда сначала стали тише, а потом и вовсе оборвались крики. Испугался даже, что померла девочка.

– Не померла. – Старуха вышла из избушки, не села, а упала рядом со Степаном. – В беспамятстве она, а дите не идет. Я уж и так, и этак его выманивала… – она покачала головой, а потом сказала шепотом: – Не знаю я, пограничник, что делать, как девочку спасать.

Она не знала, а Степан знал. Пришло время обратиться к совсем иной силе, силе науки. Только бы не опоздать!

До Соснового он добирался едва не ползком, как добрался, и сам не понял. Шибанул кулаком в дверь Дмитрия и упал на пороге без сил. Хорошо хоть Дмитрий оказался дома.

– Со мной пойдешь… Злате плохо…

Вот и закончилось время тайн. Какие тайны, если без Дмитрия ни Злате, ни ребеночку не жить?

Все, что знал, что запрещено ему было рассказывать, Степан рассказал по дороге. Ничего не утаил. Рассказывал, а на Дмитрия не смотрел. Тут уж такое решение… каждый его принимает сам. Вот Степан свое принял. Принял и любимую женщину, и ее дитя.

Дмитрий слушал молча, не понять, что думает. Даже если он после того, что узнает, Злату любить не сможет, все равно долг свой врачебный исполнит. Такой уж он человек…

А старухи перед избушкой уже не оказалось, вернулась к Злате. Занялось сердце от недоброго предчувствия, так сильно занялось, что Степан схватился за грудь. А Дмитрий схватил свой саквояж и решительно переступил порог.

Очень долго ничего не происходило. Степану казалось, что целую вечность. И звезды с черного неба смотрели на него насмешливо. Во что ты ввязался, человечек? С какими силами собрался бороться?

Наверное, он задремал, потому что от громкого детского крика испуганно вскинулся и едва не свалился с ног. Зря смеялись звезды! Получилось! Родилось дитя! Вот только рад этому дитю хоть кто-нибудь? Рада ли родная мать?

Распахнулась дверь избушки, и к Степану с серым свертком на руках шагнула старуха.

– Кто? – спросил он шепотом.

Прежде чем ответить, она долго молчала. Степан уж снова успел испугаться, подумалось, что Злата могла и не выжить. Дите есть, а матери нет…

– Девочка. – Старуха откинула с личика младенчика угол серой шали, показала Степану.

И правда, девочка! Такая же огненно-рыжая, как и ее мать. Это же хорошо? Ведь хорошо же, что дите похоже на мать, а не на отца?