Ее мать позаботилась о цветах, отец – обо всем остальном.Рафаэлле больше ничего не оставалось, кроме как сидеть в своей комнате иразмышлять о том, что она наделала. То и дело она думала об Алексе, вспоминалаего лицо во время их последней встречи, слова, которые он ей говорил. Онатвердо знала, что все, о чем он думал, было неправдой. Ее вина была слишкомочевидной, что и подтверждал ее отец. Алекс же просто пытался смягчить ее вину.Было странно осознавать, что почти одновременно она потеряла их обоих. ДжонаГенри и Алекса. И теперь, сидя в оцепенении, она знала, что никого из них ужене вернуть. Медленно, одна за другой, на глаза наворачивались слезы, онинеумолимо скатывались по ее щекам и падали на изящные худые руки. В течениевсей церемонии Рафаэлла ни разу, не шевельнулась. Она сидела, словно преступникна скамье подсудимых, которому нечего сказать в свою защиту. На какой-то миг ейзахотелось вскочить и закричать, что она не хотела его убивать, что онаневиновна, что это все – ошибка. Но она не была невиновной и напомнила себе обэтом. Она была виновна. И теперь за это заплатит.

Когда служба закончилась, они в молчании отправились накладбище. Джона Генри должны были похоронить рядом с могилой его первой жены иих сына. Глядя на могильную насыпь, под которой лежали их останки, Рафаэллаподумала, что ей никогда уже не суждено будет лежать рядом с ним. Похоже, ей непридется даже жить в Калифорнии. Через год она вернется сюда на нескольконедель, чтобы собрать кое-какие вещи и продать дом. А затем пройдут годы, иоднажды она тоже умрет, и похоронят ее где-нибудь в Европе. Во всяком случае,ей это казалось более реальным. У нее не было никаких прав лежать рядом с ним.Она была женщиной, которая убила его, его убийцей. Было бы богохульствомхоронить ее на его земле. Священник прочитал последнюю молитву у свежей могилы,и она встретила взгляд отца, который, показалось ей, думал о том же.

В молчании они все вернулись в дом, и Рафаэлла вошла в своюкомнату. Она почти упаковала свои вещи. Ей нечего было делать и ни с кем нехотелось разговаривать. Вся семья знала, что здесь произошло. Ее тетки, дядья,кузины, хотя и не были посвящены в детали всех событий, были осведомлены, чтоДжон Генри покончил жизнь самоубийством. И в их глазах Рафаэлла читала немойукор за то, что была в этом виновата. Ей было легче не видеть родственников, ихглаз и лиц. Она сидела у себя в комнате, словно заключенный, ожидая своейучасти и завидуя мужеству Джона Генри. Будь у нее такая же бутылочка стаблетками, она бы их приняла. Ее жизнь потеряла смысл, и Рафаэлла была бы радаумереть. Но она знала, что должна понести наказание. Смерть – слишком легкоеизбавление. Ей оставалось жить, зная о том, что она сделала в Сан-Франциско,терпеливо перенося тяготы и косые взгляды членов семьи в Испании. Она знала,что спустя сорок – пятьдесят лет они будут рассказывать всю эту историю,подозревая, что осталось что-то такое, о чем они так и не узнали. И скореевсего история эта будет дополняться пересудами и намеками на существованиеАлекса. Люди будут судачить о Рафаэлле, которая обманывала своего мужа… выпомните, он еще покончил с собой… не знаю, сколько ему было лет, может быть,тридцать… и вы знаете, это она убила его.

Нарисовав себе эту картину, она разрыдалась, спрятав лицо владони. Она плакала, думая о людях, которые никогда не узнают правды о том, чтос ней здесь случилось; она плакала, думая об Алексе; о том, что произошло; оМэнди, которую она уже никогда не увидит; и, наконец, о Джоне Генри. Рафаэллавспоминала, что значил в ее жизни этот человек, который так долго любил ее;думала о том, как он сделал ей предложение, когда они гуляли по набережнойСены. Так она просидела одна, проплакав несколько часов подряд, потом тиховошла в его спальню и в последний раз посмотрела на все, что здесь оставляла.

В девять к ней поднялась мать и сказала, что порасобираться, чтобы ехать в аэропорт. Она не закрывала рта всю долгую ночь, споловины одиннадцатого вечера до шести утра по нью-йоркскому времени, а в семьони должны были вылететь в Испанию. Самолет приземлится в Мадриде в восемьвечера по местному времени. Рафаэлле предстояли длинное путешествие ибесконечно длинный год. Дворецкий поднял ее огромные чемоданы и понес вниз, аона в последний раз огляделась и медленно последовала за ним, зная, что уженикогда больше не будет жить в этом доме. Ее дни в Сан-Франциско закончились.Закончилась их жизнь с Джоном Генри. Минуты радости с Алексом оборвалиськатастрофой. Жизнь потеряла смысл.

– Готова? – ласково спросила мать, а в глазахРафаэллы была пустота, которая поразила Алекса сегодня утром. Рафаэлла кивнула,и они вышли из дома.

Весной из Сан-Франциско прислали копию макета книги длядетей, которая должна была быть издана в конце июля. Рафаэлла равнодушнопролистала ее, словно не она была автором. Казалось, что она начала работу надкнигой тысячу лет назад, и теперь та уже не представляла для нее никакогоинтереса. Она чувствовала полное безразличие ко всему, что ее окружало. Она неинтересовалась ни судьбой детей, ни своих родителей, ни кузин, ни дажесобственной участью. Ей было решительно на все наплевать. В течение пятимесяцев она как заведенная вставала по утрам, натягивала на себя черное платье,шла завтраку, затем возвращалась в спальню, где отвечала на письма, которыепо-прежнему пачками приходили к ней из Сан-Франциско, – соболезнования, накоторые она отвечала с примерной последовательностью, холодно и формально. Кобеду она снова выходила из спальни, а после вновь исчезала в своей комнате.Время от времени Рафаэлла выходила на прогулки перед ужином, но при этотщательно избегала любого общества и отнекивалась всякий раз, когда кто-нибудьнабивался ей в компанию.

По общему мнению, Рафаэлла слишком серьезно относилась ксвоему трауру, избегая любого общества. Сразу же после возвращения она поняла,что не хочет оставаться в Мадриде надолго. Для того чтобы остаться одной, онарешила уехать в Санта-Эухению, и родители с этим согласились. В Испании еематери и всем остальным членам семьи нужно было носить траур, все вдовы и детиусопших всегда носили черную одежду. Впрочем, даже для Парижа этот обряд не былчем-то из ряда вон выходящим. Однако рвение, с которым Рафаэлла предалась всемобычаям траура, странным образом шокировало всех остальных. Было похоже, чтоона сама наказывала себя во искупление неких тайных грехов. Три месяца спустямать предложила ей поехать в Париж, однако это предложение было встреченорешительным отказом. Она хотела тихо жить в Санта-Эухе-нии и никуда оттуда непереезжать. Она сторонилась любого общества, даже компании матери. Насколькомогли об этом судить окружающие, вдова ничем особенным себя не утруждала, лишьтолько уединялась в своей комнате, чтобы ответить на бесконечный поток писем ссоболезнованиями, и время от времени выходила одна на прогулки.

Среди писем, присланных ей после приезда сюда, было идлинное сердечное послание от Шарлотты Брэндон. В довольно прямых, но мягкихвыражениях она сообщила, что Алекс объяснил ей обстоятельства гибели ДжонаГенри, и выражала надежду, что случившаяся болезнь Джона Генри привела егокогда-то к душевному краху, что в свете контраста между тем, каким он былраньше и каким беспомощным стал потом, будучи еще безумно влюбленным вРафаэллу, его жизнь фактически превратилась для него в тюрьму, из которой онмечтал убежать. И поэтому то, что он сделал, хотя это и трудно понять всемоставшимся в живых, стало для него истинным освобождением. «Несмотря на то, чтоего поступок был проявлением эгоизма, – писала Шарлотта Рафаэлле, – янадеюсь, ты поймешь и примешь его без укоров в свой адрес и самобичевания». Онауговаривала Рафаэллу принять случившееся как данность, оставаться благодарнойДжону Генри в своей памяти, пощадить себя и жить дальше. Она умоляла Рафаэллуподумать о себе самой, как бы ни кощунственно казалось ей это делать.