Кавказские горцы, перешедшие на службу к султану, действовали беспощадно. Во-первых, им за это хорошо платили, а во-вторых, они спешили отыграться на православных болгарах за своё поражение в войне с Россией.

Газетные статьи, как и донесения агентов, представляли собой жуткий коктейль из человеческой крови и нечеловеческой жестокости, воплей убиваемых детей и насилуемых женщин. Об издевательствах и массовых угонах в рабство уже никто не говорил. И, если славяне поднялись до высоты понимания святой христианской жертвенности, то мусульмане достигли дна своей религиозной ненависти.

— Это верх идиотизма! — витийствовал сэр Генри Эллиот, затеяв разговор с Игнатьевым и критикуя действия «безумцев», коими считал болгар и сербов, нарушивших спокойствие Европы. — Сами лезут в петлю, а затем вопят, что их лишают жизни.

Он сразу же занял позицию османов, хотя в парламенте Англии начались серьёзные дебаты по обсуждению турецких зверств. Бенджамин Дизраэли, действующий премьер-министр, стоял на стороне турок, а его противники — консерватор лорд Дерби и Вильям-Эварт Гладстон, бывший глава правительства, принял энергичное участие в противодействии восточной политики лорда Биконсфилда.

Николай Павлович сказал английскому послу, что он и сам ужасно недоволен тем, что происходит на Балканах.

— Я читал болгарские и сербские листовки. Там много болтовни и мешанины.

— Смех и только! — кривил губы англичанин с весьма неуважительной отмашкой. — Они рубят сук, на котором сидят.

— Трудно сказать, что творится у них в голове, — сострадая несчастным болгарам и нисколько не скрывая свои чувства, грустно заметил Игнатьев. — Они ждут поддержки от России, но не слушают меня, её посла.

Стамбул стал напоминать пороховую бочку.

Одиннадцатого мая восстание софтов (учеников религиозных школ), требовавших смены власти, и «новых османов», ратовавших за конституцию, принудило Абдул-Азиса сменить великого везира Махмуда Недима-пашу, приверженца русских, и назначить на его место Мехмеда Рюшди, приятеля военного министра.

Семнадцатого мая Николай Павлович устроил на своей посольской даче совещание с участием барона Вертера, графа Зичи и графа Корти, но разговор как-то не клеился. Не оживился он и после позднего ужина. Заметив, что его коллеги находятся под гнётом непонятных дум, Игнатьев предложил им сыграть в вист. Партия затянулась, и общество разошлось заполночь. Погода была отвратительной. Из-за густого тумана ничего не было видно. Набережная была безлюдной. Со стороны Чёрного моря дул холодный, порывистый ветер, приносивший нудный, мелкий, непрекращающийся дождь. Австрийский посол отправился в Константинополь на германском паровом катере, любезно предоставленном в его распоряжение бароном Вертером.

Утром Николай Павлович был разбужен отдалённым грохотом пушечных выстрелов и тотчас выглянул в окно. Набережная по-прежнему была пустынна. Только на «Тамани», лениво повёртывающейся на привязи то в одну, то в другую сторону, мерно прохаживался часовой. Вскоре, несмотря на дождь, из соседних домов и гостиниц стали выбегать встревоженные люди. Все они прислушивались к орудийным залпам и недоумённо гадали, что происходит в Стамбуле?

Игнатьев хотел сделать запрос по телеграфу в консульство, но оказалось, что депеш не принимают: почта занята солдатами.

В канцелярии посольства никто не мог ответить на вопрос, что происходит? Может, софты снова учинили бунт? Или «новые османы» митингуют, требуют реформ и конституции? Было очевидно, что в Константинополе произошло что-то чрезвычайно важное, но что именно, оставалось загадкой. Кордонные отряды никого не пропускали в город. Час проходил за часом, а неизвестность всё длилась; любопытство нарастало, так как давно миновал срок, когда в Буюк-Дере должен был прийти из города первый пароход — ширкет, называемый так от общества Ширкети-Хайрие, поддерживающего постоянное сообщение между Стамбулом и его окрестностями. Вся выручка от деятельности этого общества шла в личную казну султана. Из города не выпускали ни пароходов, ни экипажей, ни верховых.

Просторный вестибюль посольства стал заполняться людьми. В основном, дамами русской колонии. Всех пугал артиллерийский гул и полная неразбериха. Уж не резня ли началась? Султан кровожаден и мстителен. Ему всё равно, кого потрошить: человека или курицу.

Николай Павлович вышел в фойе. Внешне казалось, что он находился в таком же неведении, как и остальные смертные, но сотрудники миссии, неплохо изучившие Игнатьева, втайне понимали, что ему что-то известно.

— Зря не волнуйтесь и не поддавайтесь страхам, — говорил Николай Павлович, стараясь успокоить дам. — Я сам пока не знаю, что произошло, но смею вас уверить: пока над вами реет русский флаг, османы вас пальцем не тронут.

Ещё был слышен грохот пушек, когда из тумана показался турецкий броненосец и, став напротив русского посольства, нацелил на него свои орудия, как бы приготовившись к бомбардировке.

Толпа заволновалась ещё больше. Судно греческого посланника стало разводить пары, по его палубе забегали матросы, но на «Тамани» было всё спокойно: никакой излишней суеты.

— Что же это, — спросил князь Церетелев у Игнатьева, — греки пары разводят, а нашим, хоть бы хны?

— В этом нет нужды, — спокойно произнёс Николай Павлович. По тону его голоса и краткости ответа Алексей Николаевич понял, что послу известно очень многое, но говорить об этом он не собирался.

Вскоре выяснилось, что ощетинившийся бортовыми пушками турецкий броненосец примчался на защиту обитателей посольских дач и жителей Буюк-Дере. После того, как боевой корабль встал на якорь и с него просемафорили о самых добрых намерениях, на почтовой станции вновь застрекотали телеграфы и депеши посыпались градом.

В десятом часу утра из Перы прибыл один из курьеров посольства, которому удалось пешком пробраться в Буюк-Дере. Он рассказал, что в Константинополе всеобщее ликование: Абдул-Азис низложен. На престол взошёл Мурад V. Решение о свержении султана было принято не сразу. Сначала Мидхат-паша хотел добиться от него принятия турецкой конституции, но, увидев, что затея его терпит крах, посчитал необходимым заменить его принцем Мурадом. Возглавил дворцовый переворот и непосредственно руководил им военный министр Хуссейн Авни-паша.

Причины низвержения Абдул-Азиса Игнатьеву были понятны, хотя для многих они так и остались тайной за семью печатями. И главной причиной революции Николай Павлович считал опасение ряда западных держав, как бы владыка османской империи, слывший за приверженца добрососедских отношений с Россией, не принял каких-либо решений, напоминавших решения отца его, Махмуда, поставившего в тысяча восемьсот тридцать третьем году Турцию под покровительство императора Николая I.

А в том, что заговор устроил посол её величества королевы Англии сэр Генри Эллиот, никаких сомнений не было. Не зря он приобрёл репутацию посла, приносившего несчастья всякому государю, при дворе которого был аккредитован. Король обеих Сицилий, а затем и греческий монарх — утратили свои престолы именно в бытность сэра Генри.