Несмотря на весну, ночь выдалась холодной. Михаил Александрович, чувствуя себя комендантом небольшой крепости, чей гарнизон готов к осаде неприятелем, позволил жечь костры и кашеварить. Пламя взмётывалось в небо, ярко освещало лица и фигуры черногорцев, теснившихся вокруг огня в своих живописных костюмах. Вместе с дымом — к звёздам — кучно устремлялись искры. Поблёскивали белки глаз, тайно опалённые тревогой, тускло светилось оружие. Вжикали оселки, ходившие по звонкой стали сабель. Кто-то курил, кто-то покашливал в кулак; то там, то здесь укладывались спать — прямо на землю. И вдруг, ровно в двенадцать часов ночи, раздался крик столичного неубетчи который мчался во всю прыть по Перской улице и благим матом возвещал о самом страшном бедствии, какое только может приключиться, — о пожаре! Вслед за промчавшимся дозорным послышались удары окованных железом палок ночных сторожей, затянувших свой зловещий вопль: «Янгын вар!» (Пожар!).

«Этот вопль мёртвого поднимет из могилы, чтобы ввергнуть его в ужас», — говорили англичане. В то же время со стороны Галатской башни донеслись пушечные выстрелы, оповестив ночной Стамбул о том, что где-то что-то загорелось. Как тут было не подумать о справедливости ходивших в Пере толков и не сказать себе, что настаёт серьёзная минута. Черногорцы сразу же схватились за оружие. Однако, вскоре выяснилось, что горел дом в Галате, но никаких попыток нападения на христиан не было. Ночь прошла относительно спокойно. На следующий день стало известно, что софты в самом деле замышляли беспорядки, но убедившись, что никто из христиан не расположен отдавать свою жизнь «ни за понюх табаку», невольно присмирели и одумались.

Общее брожение в стамбульском обществе, в особенности, в пользу конституции, было как нельзя более на руку английскому парламенту, хотя вся борьба против Махмуда Недима-паши велась под лозунгом: «Да не будет отныне уступок христианам и уступчивости по отношению к Европе».

Сэр Генри Эллиот сумел заверить турок, что Англия — исконная защитница их интересов против трёх союзнических империй, решивших де покрикивать на Турцию и обращаться с ней, как с половой тряпкой: куда хочу, туда и брошу. Ещё и ноги вытру, а то нет! Английский посол даже начал обвинять Россию в том, что она умышленно преувеличивала опасность возможной резни, чтобы подорвать авторитет турецкого правительства, забыв о том, что именно ему принадлежит идея вооружённого вмешательства во внутренние дела Порты, и он первый вызвал броненосную эскадру в Безику. Британскому льву не терпелось испытать свои чары на молодой турецкой оппозиции, лишить её политической девственности и удовлетворить своё страстное желание сожрать Абдул-Азиса с потрохами.

Опьянённые своим успехом мусульманские юнцы загорелись мыслью отделить халифат от султана и, в случае его упорства, возвести на престол его племянника Мурада, приверженца «новых османов».

Узнав об этом, Абдул-Азис велел строже следить за Мурадом. Принцу было запрещено выходить из дворца, не предупредив о том обер-камергера. Мурад так оскорбился, что предпочёл вовсе не покидать своих комнат, чем подчиниться столь унизительной опеке. По слухам, принц принадлежал к масонам, потому так ратовал за конституцию. Его приверженцы стали всерьёз опасаться за его жизнь, и это обстоятельство сильно ускорило их действия. Они уже открыто заявляли, что «закон пророка нарушается самым постыдным образом».

На демонстрациях и митингах люди кричали, что необузданная страсть султана к роскоши, разврату и самовластным безумствам перешла всякие границы и довела народ до нищеты, а государство до погибели.

«Правительство находится в руках откровенных воров, не знающих ни совести, ни чести, — гласила одна из листовок. — Поэтому каждый добрый мусульманин должен присоединиться к «партии действия», чтобы могла быть осуществлена программа реформ, а именно:

1) Возведение на престол племянника султана.

2) Задержание, осуждение и казнь всех министров, как изменников Аллаху и отечеству.

3) Уничтожение льгот для христиан и восстановление шериата — священного закона мусульман.

В середине мая, в субботу пятнадцатого числа, Мидхат-паша у себя дома стал уговаривать верховного везира перейти на сторону заговорщиков, мотивируя тем, что и глава мусульманского духовенства Хайрулла-эфенди в оппозиции к султану.

Престарелый, слабохарактерный Мехмед Рюшди-паша не знал, как ему быть и колебался до тех пор, пока Мидхат не объявил ему, что он начнёт гражданскую войну и десять тысяч молодых людей пойдут на приступ тронного дворца.

Великий везир ужаснулся возможному кровопролитию. Взвесив все за и против, он предпочёл «революцию сверху».

Ровно через два часа Игнатьев знал об этом разговоре. Но возможности предупредить султана у него не было.

В понедельник семнадцатого мая сераскир Хуссейн Авни-паша, дважды побывавший в ссылке и питавший ненависть к султану, менявшему министров, как перчатки, и обзывавшему их недотёпами, открылся морскому министру Ахмеду Кайсарли-паше, под чьим командованием были броненосцы — главная карта в игре заговорщиков. Восьмидесятилетний старец — жилистый и внешне вполне крепкий, от страха начал заикаться и понёс такую верноподданническую околесицу, что военный министр уже и не рад был, что посвятил его в тайну заговора.

В тот же день глава правительства Мехмед Рюшди, сераскир Хуссейн Авни и Мидхат-паша (министр без портфеля) отправились в Долма-Бахче к Абдул-Азису. Заговорщики умоляли его предоставить совету министров некоторые преимущества и, ссылаясь на скудость казны, нижайше просили султана выделить из своих собственных средств хотя бы триста тысяч лир на покрытие самых необходимых расходов по содержанию двора и армии.

— В противном случае, — сказал Хуссейн Авни, — армия и флот взбунтуются.

Абдул-Азис отказал наотрез.

После того, как министры покинули дворец, по Босфору мимо окон падишаха прошло несколько барж с войсками, отправляемыми против Черногории. Прохаживаясь по дворцовым залам и пытаясь погасить в себе лютую злобу к первым лицам Порты, которые обкладывали его со всех сторон, как волки свою жертву, султан увидел этот транспорт, и, предчувствуя недоброе, послал за сераскиром, чтобы тот смог объяснить ему, что происходит?

Не зная причины, зачем его требовал султан, Хуссейн-паша перепугался, потому что за несколько минут до прибытия гонца от султана, он получил анонимную записку, написанную по-английски: «Остерегайтесь! В садах Долма-Бахче на вас точат зубы!!» Хуссейн Авни-паша сослался на свою мнимую болезнь, а сам отправился к великому везиру. «Никаких реформ, — сказал он, вы не добьётесь от султана. Пока будет царствовать Абдул-Азис, всё останется по-старому. Я его знаю. А между тем, Турция на краю бездны. Абдул-Азиса нужно низложить».

Рюшди-паша взялся за голову.

— Я понимаю ваши колебания, — проговорил Хуссейн Авни, пытаясь воодушевить премьера и заразить его идеей революции, — но медлить невозможно. Сегодня в ночь всё будет решено. Если вы нас не поддержите, мы обойдёмся без вас.

— Нет-нет! — сказал премьер-министр, — действуйте, как вы решили.