К этому времени стало очевидно, что инициатива обернулась массовым голодом. Мао больше не мог тешить себя мыслью, что проблема заключалась в «подложной отчетности и укрывании зерна». Он отправил в сельские районы следственные группы под руководством своих политических секретарей и иных высокопоставленных чиновников. Лю Шаоци, Дэн Сяопин, Чжоу Эньлай и иные руководители самолично посетили сельские районы, чтобы воочию оценить последствия голода[134]. Они были шокированы результатами своих поездок: только после прекращения «большого скачка» и личной инспекции сельской местности китайские лидеры осознали те страшные масштабы насилия и мучений, на которые обрекли крестьян местные чиновники в ходе выполнения распоряжений сверху [MacFarquhar 1997: 39–43, 48–63].

Распределение ответственности

Когда верхушка партийной иерархии наконец-то признала факт голода, оказалось еще сложнее отстаивать позицию, что КПК сделала гораздо больше хорошего, чем плохого, а все проблемы можно списать на ухищрения чужеродных классовых элементов. В январе 1961 г. партия пошла на уступки в виде частного сельского хозяйства, сельских рынков, введения в промышленности технической экспертизы и материального поощрения, а также большей автономии научных исследований и интеллектуальной жизни [Ibid.: 61–120]. Однако в воздухе витали весьма различные представления о том, что именно в КПК пошло не так. В январе 1962 г. ЦК КПК неожиданно провел крупнейшую партийную конференцию для обмена опытом и «выработки единой позиции» по поводу экономического кризиса. Чиновников партийных комитетов пяти уровней национальной иерархической лестницы пригласили в Пекин на сессию, которая станет известна под названием «Конференция семи тысяч кадров» [Ibid.: 137–145].

Конференция началась с серии секционных заседаний, на которых обсуждался доклад, подготовленный Лю Шаоци и Дэн Сяопином. Документ представлял собой противоречивую смесь всемерной поддержки генеральной линии КПК, которая вдохновила «большой скачок», и указаний на множество ошибок, допущенных «партийным ядром» [Ibid.: 145–152]. Тема отчета неожиданно вызвала дискуссию относительно того, не была ли реальной причиной катастрофы сама политика «большого скачка», оставившую в стороне проведение этой политики на местах. Защитники ключевых позиций «большого скачка» отреагировали на документ весьма резко, и Мао приказал Лю и его специалистам скорректировать доклад. Члены редакционного комитета во главе с Лю разделились во мнениях по поводу того, стоит ли признавать высшее руководство КПК ответственным за провал «большого скачка». Некоторые члены комитета утверждали, что ответственность следует возложить на все партийное руководство, включая Мао. Некоторые же рьяно отстаивали руководящую роль Мао как уникального лидера, никогда не допускающего ошибок, а также выражали абсолютное согласие с его воззрениями на будущее Китая [Ibid.: 152–158].

Во время своего выступления на конференции Лю Шаоци предварил свой доклад хвалебными словами в адрес Мао. Однако затем озвучил несколько идей, которые кардинальным образом контрастировали с ранними заявлениями Мао и ощущались как жесткая пощечина лидеру. Лю отметил, что производительность сельского хозяйства с 1959 по 1961 г. резко сократилась, а производительность промышленности упала на 40 %. Он заключил, что «большой скачок» оказался направлен не вперед, а назад. Лю рассказал о своем опыте посещения деревень в провинции Хунань, во время которого крестьяне объяснили ему, что проблемы были «на три десятых связаны с природными бедствиями, а на семь десятых – с рукотворной катастрофой». Эта формула совершенно не стыковалась с метафорой Мао об «одном пальце» провалов «большого скачка» на «девять пальцев» успехов. Лю был не менее прямолинеен и в обозначении того, кого следовало винить в крахе «большого скачка»:

Мы кардинальным образом отказываемся признать факт сбоев и ошибок, заявляем, что они были мелкими проблемами, и ходим вокруг да около или пытаемся скрыть провалы. Мы не признаем полноценно и реалистично на практике наши прошлые и текущие недостатки. Пока это все остается неизменным, мы не можем извлечь [из сложившихся обстоятельств] какой-либо опыт и обратить плохое в хорошее.

Лю назвал ключевые постулаты «большого скачка» «экспериментом» и заключил, что конечные выводы по данному политическому курсу можно сделать лишь в результате процесса получения практического опыта [Yang 2012: 502].

Лю придерживался гораздо более пессимистичных оценок, чем Мао. Вне зависимости от того, являлось ли его заявление о необходимости признавать ошибки вызовом, брошенным партийному лидеру, конференцию продлили на несколько дней, чтобы изрядное количество делегатов смогло выступить в защиту «большого скачка» и присягнуть на верность Мао, списывая проблемные аспекты кампании на «исключительно тяжелые и долговременные» природные бедствия. Возможно, наиболее громкую поддержку Мао озвучил министр обороны КНР и член ПК Политбюро Линь Бяо, который, как и на Лушаньском пленуме 1959 г., где он обрушился с критикой на Пэн Дэхуая, вновь выступил на стороне лидера [Lieberthal 1987: 325–331; MacFarquhar 1997: 158–168; Yang 2012: 502–503].

По завершении конференции Мао уехал из Пекина в Ухань. Лю Шаоци провел ряд встреч для выработки мер по спасению национальной экономики. Данные на этих совещаниях оценки состояния дел в Китае оказались еще более пессимистичны, чем на Конференции семи тысяч кадров. Лю заявлял, что партия все еще отказывается взглянуть фактам в лицо, и настаивал на том, что Китай столкнулся с глубоким кризисом, который требует не обычной корректировки курса, а «экстренных мер». Лю, Дэн Сяопин и Чжоу Эньлай отправились в Ухань и представили свое видение ситуации Мао, который согласился на принятие экстренных мер, но заявил, что приведенные в докладе трех коллег выводы рисуют чрезмерно мрачную картину [Yang 2012: 505].

Лю, вопреки противостоянию со стороны Мао, продолжал отстаивать восстановительные меры. К маю он разработал план реструктуризации экономики и заявил, что Китай не имеет прочного экономического базиса и что в этой ситуации возможна политическая нестабильность. Под руководством Лю была выработана серия мер, направленных на упрочнение экономической ситуации. К концу 1962 г. резко сократилось городское население: десять миллионов человек были вывезены в сельскую местность. Были приостановлены проекты капитального строительства. Все чаще проводились эксперименты с частным сельским хозяйством. Были пересмотрены (вплоть до отмены решений) дела в отношении членов партии, подвергшихся критике или дисциплинарным взысканиям в качестве «оппортунистов правого толка» [Ibid.: 508].

Без сомнения, Мао чувствовал, что политические тренды внутри партийного руководства складывались не в его пользу. Он был особенно обеспокоен сообщениями, что региональные чиновники и крестьяне приветствовали восстановление частного сельского хозяйства, которое внедрялось гораздо шире, чем он мог ожидать. Мао начал сопротивляться этой практике и резко осуждал провинциальных чиновников, которые с энтузиазмом воспринимали эти изменения [MacFarquhar 1997: 209–233]. В июле, вскоре после возвращения в Пекин, Мао вызвал к себе в резиденцию Лю Шаоци. Он выразил Лю свое недовольство, порицая его за нелицеприятные отчеты и быстрое сворачивание политики «большого скачка». Лю ответил Мао с прямотой,