– Я, честное слово, не знаю, я, правда…

– Я боюсь, Кейт. Что, если этот тип… если он все еще разгуливает на свободе и преследует Тилли? Если она знает нападавшего, то он может знать, где она живет, где мы живем? Что мне делать, Кейт? Что мне делать?

Желудок Кейт тревожно урчит. Она отрывает телефон от уха, делает глубокий вдох, затем снова подносит телефон к уху и говорит:

– Извините, Илона. Примите мое искреннее сочувствие, но мне пора идти. Еще раз извините.

На этом она заканчивает разговор.

Ланч – сэндвич с тонким ломтиком ветчины, сырая морковка, апельсиновый сквош, черничный кекс. Да, могли обойтись и без черники. Оуэн выковыривает ягоды и оставляет их на краю подноса.

С сегодняшнего утра атмосфера изменилась, после того как Оуэн вспомнил недостающую часть ночи четырнадцатого. Он почти уверен: его воспринимают не как извращенного детоубийцу, а скорее как того, кто на самом деле этого не делал. Но затем его мысли возвращаются к утренним газетам, к фальшивой истории, подброшенной Брином. Что бы ни происходило здесь, в этих стенах, как бы скоро ему ни разрешили вернуться домой, а обвинения будут сняты, и, возможно даже, он удостоится пары сочувственных рукопожатий от инспектора Керри и инспектора Генри, независимо от того, что произойдет здесь, прежде чем он вернется домой, он все равно останется в глазах людей типом с первой полосы газет, с окровавленным лбом, якшающимся с инцелами и хранящим наркотики в ящике для нижнего белья. Он останется типом, который обозвал незнакомую женщину сукой и под окнами которого обнаружили кровь девушки. Странным типом, которого вытурили с работы за то, что он брызгал потом на девушек на дискотеке. Он всегда будет Оуэном Пиком, немного чокнутым типом, извращенцем, который, возможно, и не убивал Сафайр Мэддокс, но, черт возьми, что-то там сделал.

Дверь открывается, и полицейские возвращаются. Они аккуратно садятся и смотрят на Оуэна. Инспектор Керри говорит:

– Да, мы отправили человека на крышу гаража. И только что получили первые данные. Следы, похожие на кроссовки Сафайр. Ее отпечатки пальцев на водостоке. Никаких свидетельств того, что вы там были. Но, Оуэн, мы не можем поверить вам на слово относительно того, что случилось той ночью. Мы не готовы исключить вас из числа подозреваемых. Даже близко не готовы. Пока. Если вдруг вы вспомните что-то еще, пожалуйста, поделитесь этим с нами.

Они берут свои папки с бумагами и уходят.

Оуэн смотрит на Барри и выдыхает.

– Мы приближаемся к цели, – говорит Барри. – Мы приближаемся к цели. – А затем добавляет: – О, кстати, Тесси только что переслала мне кое-что. Электронное письмо. Не хотите его прочитать?

– Э-э-э… да. Конечно.

Барри включает свой смартфон и через стол протягивает его Оуэну. Письмо от Дианы.

«Дорогая Тесси!

Большое спасибо за письмо, касающееся вашего племянника Оуэна. Хотя я в День святого Валентина провела с Оуэном очень приятный вечер, думаю, в моей жизни сейчас достаточно дел, чтобы взваливать на себя еще одно. Я понятия не имею, как относиться к его аресту или газетными сообщениями о его биографии и случившейся с ним истории. Они плохо вяжутся с человеком, с которым я ужинала, мягким, воспитанным, внимательным. Но, с другой стороны, люди умеют скрывать за тщательно придуманными масками немало темных вещей, не так ли? Мне печально, что вы сейчас вынуждены пройти через все это, и я надеюсь, ради вас и ради Оуэна, что все это пройдет и его арест окажется ошибкой. Пожалуйста, передайте ему, что я думаю о нем, но в свете сложившейся ситуации я пока не могу делать никаких дальнейших шагов. Желаю вам всего наилучшего,

Оуэн перечитывает письмо дважды. Его взгляд останавливается на словах надежды. Он отмечает, что Диана нигде не говорит, что считает его способным на убийство. Нигде не говорит, что никогда больше не захочет его видеть. Нигде не говорит, что ненавидит его или в ужасе от содеянного им. Он думает, что это луч света. Нечто такое, за что можно держаться.

Джош возвращается из школы поздно вечером. Он, как всегда, идет прямо в кухню и обнимает Кейт. Его лицо все еще холодное с улицы.

– Люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – говорит она, и собственные слова кажутся ей неискренними. Затем, прежде чем он выйдет из комнаты, прежде чем ей изменит храбрость, Кейт спрашивает: – Джош, можно вопрос? Немного странный вопрос?

Сын поворачивается и смотрит на нее. Он как будто похудел за последнее время, отмечает она, лицо, и без того довольно худощавое, сильно осунулось.

– Да?

– Я была вчера в твоей комнате.

Глаза сына слегка вылезают из орбит, едва заметно, но достаточно, чтобы выдать его тревогу.

– Да?

– Забирала в стирку грязное белье. И за корзиной была сумка. А в ней лежало что-то из отцовского спортивного снаряжения. Есть идеи, откуда там взялись эти вещи?

На миг воцаряется молчание. Но затем Джош говорит:

– Я ходил на пробежку.

– На пробежку? Когда?

– Не помню. Несколько раз.

Кейт закрывает глаза и думает о том, как он двигается, ее второй ребенок, всегда так медленно. Вечно отстает на несколько шагов. Она вспоминает, как бывала вынуждена бесчисленное количество раз останавливаться на тротуаре и ждать, пока он ее догонит, когда он был малышом.

«Хватит ползти, – говорила она. – Догоняй!» И даже сейчас, вымахав почти до шести футов, он все еще движется со скоростью улитки. Он все делает медленно. Кейт не может представить, чтобы он бегал.

– Правда? Ты бегал? – спрашивает она.

– Да. Почему бы нет?

– Потому что… я не знаю. Ты не из породы бегунов.

– Хм. Люди меняются, верно?

Она вздыхает.

– Наверно, да. Но вот странная вещь. Я не стирала комплект для бега. Оставила его в пакете. А теперь его там нет, и твой отец снова носит его и говорит, что нашел его в своем ящике.

Джош пожимает плечами.

– Да. Я его постирал.

– Ты его постирал?

– Да.

Она снова закрывает глаза.

– Поправь меня, если я поняла неправильно. Ты одолжил у отца комплект, чтобы побегать. Даже не сказав мне, что собираешься бегать. Ты оставил его в пластиковом пакете в задней части гардероба. Потом достал, постирал, высушил, положил обратно в папин ящик?

– Да.

– Я не понимаю, Джош. В этом нет никакого смысла.

– В чем нет смысла? В этом есть смысл.

– Нет, Джош. Нет. Никакого смысла нет. И я за тебя беспокоюсь. Как будто ты что-то от меня скрываешь.