– Я воевал почти четыре года... Честно воевал.

– Я вовсе не говорю, что вам не верю, – ответитПлещеев. – Кое-какая информация, имеющаяся в моем распоряжении, ваши словаподтверждает. Только есть тут немаловажные нюансы, гражданин Котляревский...Вопрос заключается еще и в том, где вы воевали. А воевать вы начали в рядахбезусловно антикоммунистической организации, именующей себя Армия Крайова. Еслименя не подводят глаза, вы и сейчас щеголяете в мундире данной организации ссоответствующей надписью на рукаве и знаками различия...

– Но я же с немцами воевал!

– Я это уже слышал, – сказал майор. – Не в томдело. Позвольте вам напомнить, что, перед тем как стать поручиком АрмииКрайовой, вы числились в рядах РККА. Имели офицерское звание, принеслисоответствующую присягу. С воинскими уставами, смею думать, знакомы – в томчисле и с тем их разделом, который дает правовое определение таким понятиям,как дезертирство.

– Но...

– Если вы вновь собираетесь уточнять, что воевали с немцами,это бессмысленно. Поберегите свое и наше время. Еще раз вам говорю: никто несомневается, что вы воевали с немцами. Но вот нюансы, Котляревский... Устав,быть может, написан казенным языком, оскорбляющим тонкий музыкальный слух, нохорош он в первую очередь тем, что все там подробнейшим образом разложено пополочкам и каждый поступок классифицирован с точки зрения законов и порядковсоветского государства. Лицо, самовольно оставившее свою часть, считаетсядезертиром.

– Я не самовольно...

– Вас сбили, – кивнул майор. – Еще одинобщеизвестный факт. Но ведь это не оправдание, Котляревский... Вас что, первогов истории авиации сбили? Да ну, даже не сотого-тысячного... В подобных случаяхчеловек – особенно здоровехонький, целехонький – все силы положит на то, чтобыдобраться до линии фронта и перейти к своим. Мало было примеров? Раненыеползли... Союзники, кстати, пробивались к своим через всю оккупированнуюнемцами Европу... А вы... Вас от линии фронта отделяла пара сотенкилометров – причем, чем больше проходило времени, тем больше это расстояниеуменьшалось. Долг ваш был – пробираться к своим. И что же вы сделали,чтобы попасть домой? Хоть разъединственную попытку предприняли? Молчите? Да выи шагу не сделали в должном направлении... Я правду говорю? Ну?

– Правду, – сказал Спартак, глядя в пол.

– У вас-то самого есть хоть какое-нибудь объяснение? Такое,которое вам самому уместно произнести вслух как взрослому человеку, офицеру?Любопытно было бы вас послушать.

– Ромео, тоже мне... – сказал сидевший на подоконникецыганистый капитан.

– Еще одно эмоциональное замечание, и я вас удалю,Шумов, – не поворачивая головы, сказал майор. – А, ну да, девушка...Возвышенная и романтическая любовь... Я ничего не имею против возвышенной иромантической любви, Котляревский. Можете не верить, но мне самому приходилосьпереживать это чувство. Любовь – это прекрасно... пока она не входит впротиворечие с реалиями военного времени и строгими уставами. Я полюбил и решилостаться у поляков... Это – объяснение, Котляревский? Серьезно? Вы бы намоем месте это приняли как объяснение, умилившись?

Спартак молчал. Пол был покрыт не прозаическими крашенымиполовицами, а настоящим паркетом, несколько потемневшим от времени, – иСпартак зачем-то принялся считать про себя дощечки, косые, аккуратные.

– Ну, так будет у вас что-нибудь, что могло бы сойти заобъяснение? – настырно повторил майор.

Спартак поднял на него глаза, шумно проглотил слюну и севшимголосом произнес:

– Виноват...

– Что и требовалось доказать, – сухо сказал майор.

...Собственно, здесь на заграничных приключенияхКотляревского можно смело поставить жирную точку – и перевернуть страницу.

От своих Спартак получил по морде только один раз. Причем,что характерно, еще там, в чопорном и насквозь джентльменском Лондоне. Натерритории же родимого Советского Союза его и пальцем не тронули – ни во времядопросов, ни в «свободное», так сказать, время. Ни в московской энкавэдэшнойтюрьме, ни до того – в двух-трех тесных, засранных промежуточных камерах напути между границей и Москвой, где он периодически застревал в ожиданииследующего поезда до столицы и где насовать по рылу транзитному арестанту былочуть ли не единственным развлечением провинциальных смершевцев... Впрочем,говорить «в ожидании поезда» именно «до столицы» не совсем правильно –поскольку Спартак в тот момент ни малейшего понятия не имел, куда еготранспортируют... Короче, не били – и на том спасибо.

Еще там, в ставшем уже призрачным, как предутренний сон,городе Конан Дойля и Уэллса, Спартак подробно, обстоятельно и, главное, честнорассказал всю свою одиссею, начиная с неожиданного участия в бомбежке Берлина всорок первом и заканчивая совсем недавней сценой пленения, рассказал почти все,лишь огибая острые углы и обходя стороной некоторые подробности, которые моглибы навредить Беате. И плешивый, обильно потеющий агентишка в штатском (именикоторого Спартак, разумеется, не запомнил; да и наверняка имя было липовым –как и его звание: якобы в майорском чине он служит на благо Родине), так вот,агентишка этот уже лапки потирал в предвкушении новеньких погон – дескать, нихрена себе, какой матерый шпион на крючок попался, врет и не краснеет! Берлинон, вишь ты, бомбил! Ракету из-под носа у фрицев уволок! И для острастки отдуши засадил Спартаку в ухо – дескать, это, товарищ шпион, только начало.

Но потом плешивый, оказавшийся парнем не толькочестолюбивым, но и осторожным, призадумался. А и в самом-то деле: при всейневероятности истории пленного вдруг да что-нибудь в ней окажется правдой?Например, в части личного знакомства с товарищем Берией... А это, братцы мои,уже не шутки. С этим пусть другие разбираются. И «майор», судя по всему, навелнекоторые справки касательно подробностей биографии задержанного. И, судя повсему, результат его отнюдь не обрадовал. Видать, узнал, что СпартакКотляревский как минимум на самом деле в сорок первом сбрасывал бомбы наБерлин...

После чего за него, Спартака, взялись ребята посерьезнее.Они не били, не угрожали и не запугивали египетскими казнями. Они добросовестнои скрупулезно записывали, по многу раз переспрашивая, рассказ пленного во всехмельчайших подробностях, то и дело возвращаясь к уже до белизны обсосанным подробностям,убеждая вспомнить какие-нибудь детали умыкнутого ракетного двигателя и в своихвопросах подчас доходя до полного маразма: а кто стоял слева, а какого цветабыл кузов грузовика и видны ли были в то время звезды на небе, эт сетера, этсетера... И, главное дело, складывалось полное впечатление, будтоследователей совершенно не интересуют вопиющие факты дезертирства Спартака,сотрудничество с Армией Крайовой и ни в одной букве не выдуманная работа наанглийскую разведку. Следователей более всего интересовал именно двигатель, иничего кроме двигателя...