Эммалин бросает на нее настороженный взгляд, и Тесс склоняет голову.

– Почему она не хочет посещать место, которое напоминает ей о родителях? – спрашиваю я. Если им нельзя говорить об этом, это нечто большее, чем горе.

Эммалин качает головой.

– Мы не знаем, миледи. Мы служим у королевы всего десять лет. Ее родители умерли двадцать один год назад.

Они обмениваются еще одним встревоженным взглядом. Я уверена, что они знают что-то еще, но боятся говорить об этом. Так что я решаю не давить на них.

* * *

– У меня есть идея, – говорю я Себастьяну, когда мы гуляем по саду вечером того же дня. – Только обещай, что не будешь надо мной смеяться.

Когда солнце начало садиться, жаркий день сменился вечерней прохладой, и в открытом платье без рукавов я начинаю дрожать. Себастьян прижимает меня ближе к себе, согревая теплом своего тела.

– Полагаю, это зависит от того, какая у тебя идея, – ухмыляется он. Сегодня утром он сказал мне, что уезжал по каким-то важным делам. Я поверила ему, но я не могу не задаваться вопросом, что он думает о пропавшем пленнике. Я не хочу верить, что он действительно убил бы Джалека, но мной все больше овладевает неуверенность.

– Рассказывай, что ты надумала, – настаивает он.

– Служанки вскользь рассказали мне о прекрасном дворце на берегу моря, в котором твоя мать редко бывает. Он ведь на южном берегу? Я подумала, что неплохо было бы, если бы мы ненадолго сбежали от давления и требований двора. Провести пару дней там, где мы сможем побыть только вдвоем.

Он ухмыляется и шевелит бровями.

– В самом деле?

Я толкаю его локтем в бок.

– Ты же знаешь, что я не об этом.

– Жаль, – с его губ срывается усмешка.

– Говорит человек, который, кажется, не хочет меня поцеловать, – поддразниваю я, и, когда улыбка исчезает с его лица, я вспоминаю, что он не человек. Так странно. Когда мы одни, об этом легко забыть. – То есть мужчина, конечно. Прости, – я улыбаюсь, чтобы сгладить неловкость.

Он вздыхает.

– Человек, мужчина – не важно. После того как я два года жил как человек, этот ярлык едва ли имеет значение. А вот другое… – я хмурюсь, не понимая, о чем он говорит, и он объясняет. – Ты считаешь, что я не хочу тебя поцеловать?

– Ну… – я прикусываю нижнюю губу и чувствую его взгляд.

– Часто я не могу думать ни о чем другом.

– Но ты меня не целуешь, – тихо говорю я, вспоминая свой разговор с Финном. Тогда он сказал, что я действительно хочу быть с Себастьяном, но не хочу, чтобы он отверг меня после того, как узнает правду. Финн был прав – даже если я отказываюсь признавать это.

Себастьян ухмыляется.

– Разве ты не видишь? Я строю из себя недотрогу.

Я смеюсь.

– О, я заметила. Ты ведь целых два года этим занимался.

Он берет меня за подбородок и проводит большим пальцем по моим губам. Прикосновение похоже на первый глоток игристого вина – сладкого, пьянящего и заставляющего желать большего.

– Работает?

Я сглатываю.

– Может быть.

– Ты действительно хочешь поехать? Только ты и я?

– Разве не здорово было бы отправиться туда, где за нами не будут следить все окружающие?

– Бри, реальность моей жизни такова, что за мной всегда наблюдают. Хотел бы я заявить, что смогу дать тебе все, что угодно. Но правда заключается в том, что, когда ты член королевской семьи, у тебя нет личной жизни.

И, если я собираюсь остаться с ним, это реальность, с которой мне придется смириться.

Это наименьшая из наших проблем, Баш.

– Сбежать от толпы придворных – уже что-то, – говорю я. – Я всегда любила океан. И мне очень хочется посмотреть, как он выглядит в твоем мире.

Его взгляд смягчается, и он целует меня в макушку.

– Если честно, мысль провести с тобой пару дней невероятно привлекательна. Посмотрим, что я смогу сделать. Завтра рано утром я должен уехать, и меня не будет весь день.

У меня сжимается сердце, но я не знаю, от того это, что мне не терпится добраться до книги, или от того, что я не хочу, чтобы он уезжал.

– Куда ты поедешь на этот раз?

– У нас были неприятности на восточной границе, – хмурится он. – Охрана уже не та, что прежде.

– Ты говоришь о лагерях? – я вижу, что его лицо стало более суровым. Но слова уже сорвались с моего языка, и я продолжаю. Это слишком важно. – Ты ведь не помогаешь отправлять туда невинных, правда?

– Что ты знаешь о лагерях?

– Я… не очень много. Только то, что Неблагие пытаются сбежать от угнетающего режима Мордеуса и… Они просто пытаются найти лучшую жизнь, Баш, – по его глазам я понимаю, что никак не могла узнать и половину этой информации. – Я не верила, что ты можешь иметь к этому какое-то отношение. Я думала, ты хочешь помогать другим – вне зависимости от того, из какого они двора.

– Конечно, хочу. Но ты должна понять, что… – он качает головой. – Это не имеет значения. Тебе не нужно знать подробности. Кто тебе об этом сказал?

– До меня просто… дошли слухи.

– Какие?

Гнев в его глазах беспокоит меня – и я волнуюсь не за себя, а за тех, кого могу впутать. После того как он вел себя с Джалеком, я не совсем понимаю, с кем имею дело.

– Не знаю.

– Я могу доверять тебе, правда, Бри?

Никогда нельзя доверять вору, которого ты пригласил в свой дом.

– Конечно, – горькая ложь срывается с моего языка.

Я вижу, что он расслабляется.

– Могу. Хорошо это или плохо, но я могу.

Он подносит мою руку к губам, мягко целует костяшки пальцев, а потом уводит меня обратно в мою комнату.

Полночи я лежу без сна, и от горького привкуса во рту у меня сводит живот.

* * *

Прета забирает меня из моих покоев вскоре после завтрака, и чувство вины преследует меня с каждым шагом к экипажу и с каждым поворотом к дому Финна.

«Я могу доверять тебе, правда, Бри?»

Он не может доверять мне, и я должна хранить эту тайну, пока Джас не окажется дома, в целости и сохранности. Когда я думаю о выборе между чувствами Себастьяна и свободой Джас, выбор очевиден. Это просто. Так почему же тогда я чувствую себя вот так?

– Что с тобой? – спрашивает Прета, когда карета останавливается в деревне.

– Ничего, – я вылезаю следом за ней, и мы молча идем к дому.

Она останавливается у входной двери.

– Не лги мне, Бри. Не трать зря время.