И креститься тоже было здорово — стоять на коленях и безостановочно креститься. Приятный жест, короткий и размашистый. Гоям всегда отлично удавался этот фокус — быстрота в сочетании с размахом. Колумб и его деревянная армада, добравшаяся до Нового Света с помощью атлантического бриза и молитвы; средневековые англичане, закованные в тонну железа, мчавшиеся галопом по жаркой пыльной Палестине. И всегда всем наперекрест, беспрестанно осеняя себя крестом. Перед иудейским Богом позволено лишь беспрестанно кланяться и сожалеть, что Он так далеко от тебя там, наверху. А Христос — вот он, только руку протяни — вверх, потом вниз, направо, налево. Христос воскрес? Да-да, воистину.

Должно быть, Владимир крестился столь впечатляюще, что кое-кто из бабушек, сверкая голубыми глазами из-под тяжелых платков, обратил внимание на его энергичные движения и громкие возгласы. Костя одарил Владимира широкой улыбкой, словно тому уже было зарезервировано место на небесах. Так продолжалось некоторое время; крохотное помещение переполнял блеск свечей И двух громадных, неуместных здесь торшеров с галогеновыми лампами вроде тех, что Владимир видел в немецком универмаге. Запах пота мешался с запахом ладана, которым кадил священник, и у Владимира немного разболелась голова. Но стоило ему повернуться, проверяя, на месте ли задняя дверь и можно ли к ней пробраться, как Христа воскресили в последний раз и служба закончилась.

Все выстроились в очередь к священнику, который целовал каждого прихожанина и что-нибудь ему говорил. Дожидаясь своей очереди, Костя познакомил Владимира с несколькими приятными старыми дамами, чьи сомнения относительно «черного» рассеялись в процессе службы, как развеялся по пустынному горизонту спертый воздух, едва открыли дверь. Священник поцеловал Владимира в левую щеку, потом в правую — как ни странно, от пастыря пахло укропным маринадом — и сказал:

— Добро пожаловать к нам, любезный юноша. Иисус воскрес.

— Да, хм, — ответил Владимир, хотя и знал, что существует более удачный ответ, — в конце концов, они только что повторили его раз триста.

Но от вида его святейшества, широкоплечего и прямого, несмотря на преклонный возраст, с зычным голосом и пряными поцелуями, даже у отъявленного безбожника, обутого в «мартинсы», члена какого-нибудь «Союза Спартака»[39], подломились бы коленки.

— Вы, наверное, грек, — предположил священник.

— Наполовину грек, наполовину русский, — само собой вырвалось у Владимира.

— Прекрасно. Не присоединитесь ли к нашей скромной трапезе?

— Увы, не могу. Меня ждут родные в Фессалониках. Я заехал сюда по дороге в аэропорт. Но на следующей неделе обязательно.

— Прекрасно.

Тут подошла очередь Кости, который что-то шепнул на ухо священнику. Тот раскатисто захохотал, отчего борода его, такая же белая и величественная, как он сам, взвихрилась, зажив своей отдельной волосатой жизнью.

Этого веселья Владимир не мог понять, ведь Господний бизнес — дело сугубо серьезное, особенно когда кто-то из паствы оказался евреем под личиной грека.

Кланяясь, он пробрался мимо прихожан к двери и вышел на улицу, где монотонный дождь набирал силу, а небо расстилалось скатеркой неуступчиво серого цвета.

Ну вот, с этим покончено, слава богу. Он опять мчится по восточному берегу Тавлаты в чуде баварской сборки, мысленно подгоняя Яна: «Быстрей! Быстрей!» — его ждет Сурок в самом дорогом ресторане Правы. Да, он опять повел себя двулично с Костей Ангелом, бросив его на полпути якобы ради «краткого визита к американскому другу, благочестивому человеку сербского происхождения…». У метро, по предварительному сговору, его встретил Ян на грешном БМВ. Ехать на метро в ресторан — несколько не по рангу такому заслуженному гонифу, как Владимир.

Ресторан находился напротив замка, из его окон открывался отменный вид на реку, набухавшую под моросящим дождем, и на туристов, бегущих вприпрыжку по мосту Эммануила; их зонты рвал ветер, столь сильный, что мог бы вдохнуть жизнь в сотню големов. Этот ресторан был любим богатыми немцами, американскими мамочками и папочками, навещавшими свое дрейфующее потомство, и, разумеется, неким русским «предпринимателем».

Сурок расцеловал Владимира в обе щеки, после чего подставил собственные, рябые. Владимир, закрыв глаза, сопроводил каждый поцелуй дурацким «мва!».

По завершении этой мужской любовной прелюдии, сыгранной на восточноевропейский лад, Владимиру позволили сесть за стол. Напротив него гримасничал Сурок, словно счастливый маленький папуас, только вместо набедренной пеленки тучный мафиози был одет в тесный коричневый костюм, лишь подчеркивавший изъяны фигуры.

— Глянь, — сказал Сурок, — закуски уже подали!

И верно, на круглом блюде толстыми кольцами поверх молотых калифорнийских орехов (надо же!) были выложены кальмары, посыпанные посередке каким-то порошком, по запаху отдаленно напоминавшим тертый пармезан с чесноком. Запрашивая двадцать долларов за порцию, ресторан обязался не подавать карпа ни под каким соусом, изгнал из винной карты приторно-сладкие крепленые моравские вина, от которых у Правы ехала крыша, а кроме того, хозяева выписали из Парижа престарелого малого, щекотавшего слоновьи костяшки на «Стейнвее» под огромным панно в стиле модерн с шаловливыми нимфами. Bon appetit![40]

Щеки у жевавшего Сурка бугрились.

— Ты отлично управился с этим канадским обормотом, — произнес он, как только кальмар отравился по назначению. — И то правда, почему сразу не развернуться на всю катушку? Почему не начать с четверти миллиона?

— Да, хорошие деньги, — сказал Владимир. — Мир задолжал нам за последние семьдесят лет. Очень хорошие деньги.

В молчании они опустошали бутылки «шардонне», заменяя беседу сияющими улыбками — этим бессловесным жаргоном успеха. К четвертой бутылке и почти съеденному зайцу, тушенному с острым сыром, Сурок расчувствовался.

— Ты лучше всех, — сказал он. — Мне плевать, какого ты роду-племени. Ты просто гений.

— Да ладно.

— Это правда, — настаивал Сурок, споро уплетая хлеб с хреном. — Ты единственный, о ком мне не нужно беспокоиться. Ты — взрослый человек, бизнесмен. Знаешь, сколько у меня хлопот с ребятами Гусева?

Развернувшись, он показал фигу своей лохматой охране, облаченной в костюмы в полоску, пацаны сидели рядом с кухней, сложив локти на стол, уставленный пустыми бутылками «Джима Бима».

— Скажешь тоже. — Владимир покачал головой.

— А вот и скажу, — разошелся Сурок — Ты ведь слыхал о моих проблемах с болгарами, да? Насчет рэкета стриптизерш и проституток на площади Станислава? Так что же делают эти долбаные молодцы Гусева? Они идут в болгарский бар и заводят там бодягу про девочек — кто кого первым трахнул, да кто у кого и где отсосал. Побазарив, хватают одного парня, Владика Пончика, человека номер два у болгар, между прочим… Подвешивают его за ноги, отрезают ему член и яйца, и он загибается от потери крови! Вот тебе и ребята Гусева, чтоб их! Ни мозгов, ни навыков, ни шиша. Отрезать человеку член и яйца. Я говорю им: «Где вы, думаете, находитесь — в Москве?» Это Права, зал ожидания Запада, а они людей режут почем зря…