Тут Владимир чуть сам не пустил слезу, представив, как через позолоченные двери в бар «Модерна» входит Франческа, женщина, у чьих ног он изучал законы этого мира; она сдержанно улыбается, наблюдая, как Владимир четвертует несчастного Гарри с тем же пылом, с каким Франческа кастрировала политически необразованные массы в Нью-Йорке. О Фрэнни. Все это ради тебя, любимая! Пусть великие и прекрасные победят лысых и ничтожных…

— Да, это моя история! — снова завопил Владимир. — Это касается меня, но не тебя, американская империалистическая свинья!

— Я — канадец, — пробормотал Гарри.

— Нет, не начинай. — Владимир ухватил Гарри за складки безразмерного спортивного свитера. — Даже не заикайся об этом, друг.

А потом, среди пышного убранства туалета в «Модерне», где струйки, испускаемые англоязычным миром, смешивались на щербатом мраморе, Владимир лично втирал миноксидил вокруг арктического аванпоста, охранявшего остатки волос на голове Гарри. Набравшийся в одиночку новозеландский турист глазел на них, держа руку наготове, чтобы немедленно схватиться за дверную ручку, если дело зайдет слишком далеко.

Владимира качало из стороны в сторону на волнах жалости. О бедный Гарри Грин! О, почему присвоение чужого имущества требует такой жесткости? Что бы богатым людям просто не раздавать деньги направо и налево, как этот приятный малый Сорос? Владимир даже, словно заботливый родитель, подавшись вперед, поцеловал Гарри в мокрый лоб.

— Ну-ну, успокойся, — сказал он.

— Чего ты хочешь от меня? — Гарри вытер покрасневшие глаза, высморкал крошечный кривой нос, пытаясь вновь обрести уверенное достоинство, бывшее до этого ужасного вечера его фирменной чертой. — Даже если на моей лысине вновь отрастут волосы, это будет лишь половинчатой мерой. Я все равно останусь старым. Останусь… Как ты меня назвал?

— Халявщиком.

— О боже.

— Гарри, дорогой мой. — Владимир закрыл бутылочку с миноксидилом, этим портативным фонтаном молодости. — Что мне с тобой делать, а?

— Что? Что? — Владимир смотрел на отражение Гарри в зеркале: огромные красные глаза, веснушчатый подбородок, белесые десны. Он едва не сдался. — Что ты со мной сделаешь, Владимир?

Двадцатью минутами позже его БМВ петлял по темным улочкам вокруг замка, в си-ди-плеере гремела Седьмая Бетховена, брустверы то возникали где-то на периферии зрения, то пропадали — Владимир придерживал ладонью чековую книжку на коленях плачущего канадца. По правде говоря, Владимира тоже немного трясло. Нелегко было смириться с тем, что он делает. Но ведь это не самое страшное преступление, правда? Они будут издавать литературный журнал! Журнал, в котором на почетном месте будет стоять имя Гарри. Это всего лишь разновидность известной схемы Пон-Ци, практикуемой деятелями культуры по всему миру — начиная с третьеразрядных танцевальных коллективов и кончая идиотскими писательскими курсами. Участники тратят время и деньги, дисциплинированно слушают выступления друг друга в стихах и прозе, звучащие как трели на игрушечном пианино, и в итоге профессиональному мероприятию недостает лишь одного — собственно таланта (как обычной схеме Понци недостает собственно наличности). Опять же, разве так уж плохо дарить людям немножко надежды?..

— «ПраваИнвест» станет для тебя тем же, чем стал для меня культурный релятивизм, — говорил Владимир, поглаживая мягкую голову Гарри, гревшую его плечо. — И двести шестьдесят акций — не так уж много. Я знаю пару швейцарцев, готовых взять по три тысячи. Но твои акции — допуск в глобальный континуум. Это начало.

— О-о, знал бы мой отец, куда идут его сраные денежки! — рассмеялся Гарри. — Прямо не терпится отправить ему по факсу номер «Калиостро». И фотографии той больницы в Сараево! И клиники Райки в придачу!

— Ладно, ладно. — Автомобильные фары осветили арку, выдолбленную в стене замка, и городские шпили внизу, оказавшиеся буквально у ног Владимира. — Не будем злобствовать. — Он по-отечески обнял нового инвестора, затем велел Яну взять курс на виллу Гарри: тыкающему, пропахшему миноксидилом и самолюбованием другу пора было почивать.

Вот и все. Кассу распечатали, цифирьки запрыгали, солнце снова взошло над Правой.

— Да, четверть миллиона до цента, — подтвердил Костя чудесную новость, падая на колени перед молодым царем и целуя его руку сухими шершавыми губами.

— И десять процентов из них мои, — сказал Владимир. Он не собирался произносить эти слова вслух, но заглушить чувство, вызвавшее их, оказался не в силах.

— Сурок говорит, что отдаст тебе двадцать процентов, чтобы тебя простимулировать. Ты сможешь пообедать с ним после церкви?

— Конечно! — воскликнул Владимир. — Тогда надо торопиться! Ян, заводи машину!

— Пожалуйста, никаких дорогих автомобилей, — вмешался Костя.

— Извини?

— Мы явим свое благочестие по пути в церковь, поехав на общественном транспорте, как и прочие прихожане.

— О господи! Ты серьезно? (Костя явно перегибал палку.) А мы не можем взять «фиат» или еще что?

Улыбаясь, Ян вертел связку ключей на мясистом пальце.

— Я подброшу вас, господа, до станции метро, — предложил он. — А теперь, как добрые христиане, откройте дверцы сами.

Метро было спроектировано по мотивам «ленинского звездолета»: хромированные пластины на стенах переливались футуристическими оттенками любимого социалистического цвета — цвета сурового полотна; видеокамеры на концах платформы изучали реакцию пассажиров; гремели поезда советского производства, вдохновившие столь Многих очумевших славян из Варшавского блока «а оду «движущемуся металлу»; записанный на пленку голос, принадлежавший какой-нибудь мускулистой и вечно насупленной героине соцтруда, предупреждал на весь вагон: «Осторожно, не входить и не выходить! Двери закрываются».

И они в самом деле закрылись с быстротой молнии, сотворенной услужливым генератором на одной из электростанций, упрятанных в лесах. А в вагоне — надо же! Куда бы Владимир ни глянул — кругом были одни столованцы! И откуда они только взялись в Праве! Добри ден, Милан! Как дела, Тереза? Ты подстригся, Богумил? Панко, не лезь с ногами на сиденье!

Вагон, набитый перемещающимися столованцами, громыхал в направлении Тавлаты. На станции «Замок» они подобрали британских старшеклассников в школьной форме, эти повели себя как и подобает маленьким джентльменам, быстренько прошмыгнув в угол. На «Старом городе», последнем туристическом форпосте Правы, поезд изрыгнул британцев, их место заняли местные тинейджеры с разнузданной угревой сыпью, в синтетических костюмах и шапочках «петушок».

Они ехали и ехали. Перегоны между станциями становились длиннее и длиннее. Заскучавшие юнцы начали издавать чавкающие звуки, предназначавшиеся одной из их подружек, высокой прыщавой красотке в юбке из лайкры; девушка вынула из сумки книгу и принялась отрешенно листать страницы, а одна из бабушек погрозила парням кулаком, напоминавшим гигантский помидор, прокричав что-то об их «несоциалистическом воспитании».