— Хулиганы! — возмутился Костя. — Так вести себя в воскресенье.

Владимир кивнул и сделал вид, что дремлет. На той стадии вознесения, на которой он находился, Владимир уже предвидел момент, когда он сможет послать ангела Костю куда подальше, и тогда попойки и разврат, пока лишь чаемые, поглотят его утренние часы без остатка. Однако ему был необходим друг в русском окружении, защита от Гусева и молодцов с «Калашниковыми», отиравшихся в холле. Все они глубоко уважали Костю, в чем Владимир не сомневался. Когда Костя отправлялся в церковь, он словно представительствовал там за них всех. К тому же он понимал кое-что в компьютерах — навык, который не следовало недооценивать.

Опять же, хотя Владимир не получал ни малейшего удовольствия от пыхтенья и сопенья под раскаленным солнцем и дуракаваляния с десятифунтовыми гантелями, он чувствовал оживление во всем теле, и это обстоятельство отлично сочеталось с его новым имиджем «первого парня на деревне». Он распрямился и оттого стал казаться выше. На груди — предмете насмешек Гусева — совсем недавно столь запущенной, что даже сам Владимир находил ее слегка возбуждающей, постепенно сформировались два твердых маленьких холмика, упругих на ощупь. Состояние легких тоже улучшилось — во время пробежки он более не помечал каждый круг лужицей слизи, а покуривая гашиш, мог дольше удерживать дым внутри, позволяя ему проникать в укромнейшие уголки пораженных астмой губчатых тканей.

И все же он хотел освободиться от Божьего человека Правы или, по крайней мере, перейти на более щадящий график. Пусть ему отмерят побольше времени по утрам, чтобы сполоснуть водой лицо и очухаться.

К станции назначения Владимир и Костя подъехали вдвоем, иных пассажиров в вагоне не осталось. Прямо перед ними высилась толстенная фабричная труба, походившая на американскую космическую ракету, в отсеке которой разгорелся серьезный пожар. Справа, вдалеке, в сизой химической дымке мерцала горстка панеляков. Слева простиралась необозримая пустыня. Костя смотрел в сторону пустыни, приставив руку козырьком ко лбу — солнце позднего утра било в глаза. Глядя на этого херувима, Владимир улыбался, стараясь казаться одновременно бодрым и смущенным. Он произвел несколько эпически широких взмахов рукой, призванных выразить следующее: пустошь ему не нравится, пороховые башни и джаз-клубы Золотого города привлекают его куда сильнее.

Своего спутника он этим не пронял. На высоченном электрифицированном заборе, окружавшем фабрику, Костя отыскал расписание автобусов.

— Вот, — сказал он. — Скоро будет.

И по указке Господа, Костиного тайного сообщника, из-за угла, поднимая пыль, выкатился почти пустой автобус с двумя салонами и толстой резиновой «гармошкой» посередине. Автобус остановился, издал протяжный вздох, словно тоскуя по пассажирам, и открыл свои многочисленные двери.

Они тряслись по безлюдным полям, гигантская фабрика за грязным прямоугольником заднего окна неуклонно уменьшалась в размерах. Поля выглядели так, будто их пытала жуткая румынская Секуритате, земля была разворочена, сложена в кучи либо изрезана мини-каньонами.

Костя сидел, задумавшись, сложив ладони в горсть, будто уже молился, что было очень на него похоже.

— Знаешь, моя мать серьезно больна, — произнес он без обычной в таких случаях преамбулы.

— Какой ужас, — поспешил отозваться Владимир.

— Да. Не знаю, чем все закончится. Я буду молиться за нее.

— Конечно. — Владимир тихонько заерзал. — Я тоже.

Костя поблагодарил и отвернулся к окну с видом на пустошь.

— Хочешь, — сказал Владимир, — я дам тебе Денег, чтобы отвезти ее в Австрию, там лучше лечат. Если, конечно, тебе нужны деньги.

— Я думал об этом. И деньги у меня есть. Но я хочу, чтобы она была в России, когда… Хочу, чтобы ее окружали свои.

Владимир кивнул, притворяясь, будто разделяет Чувства собеседника, однако словечко «свои» напомнило ему о том обстоятельстве, что заботливые, чуткие (и загадочные) русские медики — скорее уж его люди, и, возможно, Костина мать не обрадуется, когда эти носатые персонажи народной молвы со своими грязными руками засуетятся вокруг ее смертного одра. Но опять же, он мог только предполагать. Русские бывают разными. Костя, к примеру, знал об отсутствии у Владимира крайней плоти, но насмешек себе никогда не позволял. С другой стороны, он потащил его с собой в церковь.

Посреди полей они увидели международное совместное технологическое предприятие «Футур-Тек 2000», которое представлял блестевший свежей краской плакат на обочине. Предприятие напоминало фабрику Викторианской эпохи, пристроенную к силосной башне, — нагромождение толстых ржавых труб и приваренных к ним как попало крутобоких металлических контейнеров. Уверенность в том, что внутри этого затейливого воплощения промышленного упадка вот-вот народится новый факс-модем, граничила с чрезмерностью упований на стойкость человеческого духа.

Нет, подумал Владимир, надо иначе: берем белый оштукатуренный забор, обносим им фабрику, проделываем в стене окно с якобы тонированными стеклами, ставим снаружи парочку урн для разного рода мусора — и готово! Зачем продавать ничего не стоящие акции столованцам по десять крон за штуку, когда можно сбывать их тоннами американцам по десять долларов? Хм, интересная идея.

Церковь пряталась за фабрикой, их разделяло небольшое поле увядшей моркови. Такая церковь могла бы стоять в суровых Аппалачах — сарай, сложенный из листов жести, с металлическим православным крестом, сиявшим над пустынными окрестностями как телевизионная антенна, поддерживающая связь с далекой цивилизацией.

— Прошу. — Костя распахнул перед Владимиром дверь.

В прихожанах нельзя было не опознать русских. Усталые, угрюмые лица, на которых даже в медитативном процессе молитвы была написана готовность сцепиться в схватке за равную долю свеклы, сахара или места на стоянке для побитых «жигулей». Широкие, плотные тела с лопающимися толстыми венами и обильно политые потом, казалось, распирало от мясо-масляной диеты — подходящая внешность, если живешь в мире, где надо выглядеть устрашающим, как танк, чтобы заставить крутиться колеса распределения.

Костя поклонился кое-кому и указал на Владимира, вызвав редкие натужные улыбки и легкий шепоток Владимир понадеялся было, что в их глазах он больше походит на Иисуса, чем на Троцкого, но тут увидел над алтарем икону с изображением Того, чье второе пришествие столь давно ждали. Весьма славянский Христос с русыми волосами, переходящими в грязно-соломенные, традиционно размытыми чертами лица и привычным Сражением высшей самодостаточности, в происхождение которой Владимир предпочитал не вдаваться.

Сама служба оказалась вполне на уровне. Правда, чувствовалась некоторая неопределенность в том, что хотел донести до паствы священник — как положено, в рясе, бородатый и морщинистый (с таким точно знаешь, что твое благочестие окупится). Священник зычно вещал нараспев: «И-исус воскрес!» И толпа вторила в унисон: «Воистину воскрес». Это постоянное подтверждение основополагающего факта выходило у них очень симпатично. Ну конечно, Он воскрес. Зачем тогда мы здесь собрались, если Он не воскресал, а, Ваня?