— Дружина-а! — торжественно загудел Еремей и услышал в ответ у себя за спиной шелест обнажаемых клинков — звук, который невозможно было ни с чем спутать.

— Только победа! — прокричали ратники в ответ.

С другой стороны поля, разрывая барабанные перепонки, ударили барабаны. Враг быстро приближался. Степняки подняли украшенные конскими хвостами бунчуки, заменявшие им штандарты. Раздался протяжный, переходящий в вой боевой клич: хур-ра! Подстёгивая себя яростным воплем, тысячи всадников на одинаковых вороных конях налетели ястребами на русский строй, отскочили и, словно меч гнева, снова бросились вперёд. Так повторялось раз за разом, и наскоки их становились всё злее. Кони, оскалив широкие зубы, отчаянно храпя, обдавали русских витязей горячим дыханием. Стрелы свистели, визжали и пели над их головами и с долбящим звуком били по щитам. Кривые сабли метались вокруг.

Строй держался, и проломить его, казалось, нет никакой возможности. Ничего нового не изобретая, монголы пустились на традиционную хитрость. Враги, пытаясь выманить конную дружину из строя, начали отходить, чтобы затем, пользуясь важным преимуществом подвижности и скорости, ускользнуть из-под удара, подставив распалённого азартом врага под атаку своей тяжёлой кавалерии. Кое-что из того, что они задумали, удалось.

И в жизни героев бывают часы ослепления. Видя отход противника, Всеволод, зверея, широким полукругом выдернул из ножен голубо сверкнувший, обоюдоострый меч с широким лезвием и, страшно крикнув: «Бей, рубай!» — вихрем помчался на дрогнувшую орду. Большая это была неосторожность со стороны Всеволода. Но ничего не поделаешь! Молодости свойственны горячность и порывистость. А молодой командир хотел в деле доказать свою храбрость и отвагу. Он предпочитал быть в гуще боя, рубя мечом врага, при этом зорким оком охватывая общую картину сражения. Его конь, подчиняясь воле хозяина, несся вперед, прижав уши и задрав хвост.

— Ура-а!.. — дружно подхватили гридни, повеселевшие от зрелища собственной силы.

Монголы же, не обогащая военную мысль ничем новым, действовали по старым проверенным шаблонам, которые в очередной раз не подвели, всё складывалось как задумывалось, но ни одна битва не бывает похожа на другую. В этот раз они не рассчитали, и в глубоком русском снегу невысокие монгольские лошадки не были так проворны, чтобы вынести своих седоков. Русская конница, на мощных, привыкших к таким условиям боевых конях, оказалась расторопнее. Разбрасывая копытами снег, она догнала и, не сбавляя хода, врезалась в авангард конных лучников. Те попытались отступить к главным силам, засуетились, заметались, но только мешали друг другу, и многие из них попали под удар копий, которые, казалось, сами выбирали себе жертву в месиве тел, да и мечам вокруг работы хватало. Монголы были явно не из тех, кто хорош в честной драке, они схватились за сабли, но не могли противостоять атаке тяжелой кавалерии, и всё потому, что искали они всегда жертву, а не драку. Вот и сейчас татары, пытаясь перестроиться в боевой порядок, метались, топча своих, извергая проклятия и стоны, падали, в смертном страхе роняя оружие, руками прикрывая шеи и головы от безжалостных ударов кованых мечей, с не знающей устали методичностью опустошавших их ряды. Дружинники просто разрывали врага на куски, разваливая лихим ударом до сёдел, сшибая врагов в снег с коней, а то и валя прямо с конями. Битва была их жизнью, и они сражались как сами боги. В несколько минут татарский передовой отряд был разбит и растерзан в мелкие лоскутья.

Возможность победы перестала быть чем-то невозможным. И несметные, казалось бы, числом монголы начали прогибаться. Казалось, что для победы не хватает ещё совсем немного. Увидев, что дружина обратила врага в бегство, окрыленные успехом, к ней присоединились лёгкая конница и конные стрелки. Одним словом, в общем возбуждении боя утратилось чувство соседа. Остановить развившееся наступление Всеволод уже не мог. Русские полки по-прежнему управлялись отдельными предводителями. В итоге этого импульсивного и несогласованного броска вся конница оторвалась от своей, не успевшей поддержать её пехоты, которая хоть и вышла для поддержки из-за своего укрытия, но за конницей ей было никак не угнаться. Теперь даже в случае неудачного исхода атаки пехота и ополчение всё равно бы не смогли прийти на помощь своим, и монгольские полководцы это использовали.

Во фланг, отрезая русскую конницу от пехоты и беря её в окружение, ударила лёгкая монгольская кавалерия, а в довершение всего дружину Всеволода встретила кавалерия тяжёлая. Сшиблись грудь с грудью кони, щиты столкнулись со щитами. Грозно громыхая железом, будто железные бочки, столкнулись всадники, и звон пошел от секущихся мечей. Падали замертво наземь и ратники Всеволода, и ордынцы. Шла жестокая кровавая сеча с обоюдными шансами на победу. Сопротивление по мере подхода татарских туменов все возрастало, а враг бросал навстречу новые и новые силы. Бойцы Всеволода будто тонули в море врагов. Надежда на разгром и бегство противника с поля боя в панике, захватившей всё войско, растаяла. Мало того, теперь прорваться туда, где сражалось ополчение и остатки дружин с князем Романом, было невозможно. Дела складывались неважно. Всюду, куда ни посмотришь лесом стояли желтые татарские бунчуки.

На Всеволода набросились сразу двое. Кони плясали. Всеволод развернул коня передом к сопернику и, бросив его вперед, отработанным движением яростно рубанул вкось. Клинок столкнулся с клинком, раз, и два, и три. Рука у Всеволода онемела, как вдруг противник вскрикнул от неожиданности, в его руке оказался сломанный меч. Всеволод, вывернув коня, перегнувшись, хватил, остервенясь, татарина по голове — и тотчас у самого потемнело в глазах от удара по шелому. Второй нукер, в островерхом железном шлеме, воспользовался моментом и уже готов был нанести последний удар.

— Берегись! — услышал Всеволод крик, только было уже слишком поздно, чтобы оказать сопротивление. Остановить клинок он успел бы разве что взглядом.

Но еще до того, как крик полностью отложился в мозгу Всеволода, кто-то налетел на второго татарина сбоку и снёс его мускулистой грудью своего коня.

Этот кто-то был воевода Еремей.

— Горяч ты больно, князь! — На лице его было написано облегчение, хоть он и старался выглядеть грозным. Этот юноша не погибнет по его вине, и Еремею не придется до конца дней своих тяготиться виной за его гибель.

— Не боись, боярин, крепка ещё на плечах моя голова! — отмолвил с ухмылкой Всеволод. Безопасность перестала иметь для него значение, а о смерти он не думал, давно уже поняв, что в любом месте его безопасность определяется только его ратным умением.

Но на лице воеводы не отразилось даже тени улыбки, как это бывало ранее.

— Погляди на шелом свой. Погляди! Поберёгся бы! Видишь, вмятина? Пропадешь ты — и мы