все пропадем. Без головы тело — ничто, — прокричал ему в самое ухо Еремей, и в голосе слышалось нечто большее, чем обычное ворчание.

— Окружили нас! Беда! Рази мыслимо выбраться из этакого аду? — эти слова, едва различимые среди грохота, достигли ушей Всеволода. Это огорошило князя, впрочем, только на одну секунду. В любом деле всегда есть момент, когда нельзя останавливаться. И они уже достигли его. Сейчас на них кинутся со всех сторон с обнаженными саблями и копьями наперевес…

У Всеволода не было времени раздумывать, как поступить. С той решительностью, которая всегда была присуща ему в критические моменты выбора между требованиями необходимости и голосом самолюбия, Всеволод выбирал необходимость, а потому отдал приказ пробиваться вперёд, уничтожая всех, кто встанет у них на пути. Ориентиром к месту намеченного прорыва послужил туг из белых конских хвостов одного из монгольских полководцев, который он принял за место расположения самого Батыя. Добраться до полководца и обезглавить вражескую армию — это было последнее, что мог сделать Всеволод со своими бойцами, чтобы добыть победу на этом поле, и единственное, чем мог теперь помочь Роману и его людям.

И снова устремилась дружина в сечу. Навстречу ей двинулся некий муж с величественной осанкой, неумолимый и властный, как веление долга. Рыжая борода и усы, сильные, широко раздвинутые плечи, под кожей бугры мускулов, раздутые ноздри, позолоченный шлём с назатыльником, ястребиные колючие глаза сыплют зелёными искрами, — это был сам Кулькан, младший сын Чингисхана, от второй жены, красавицы меркитки по имени Хула. Нет, он не остерегался! Он не испытывал страха. Слава уже коснулась его чела и увенчала неувядаемыми лаврами. Несмотря на свою молодость, Кулькан был полководец опытный, воевал с мокшей, буртасами, арджанами и всегда побеждал. Закованный в железо, он сидел на белом коне, расшитые цветными нитями гутулы с круто загнутыми носками упирались в бронзовые фигурные стремена, накидку во всю её ширь раскидал ветер. Вокруг него десятки верных нукеров со свирепым выражением лица, внушающие страх любому противнику и готовые при первой необходимости отдать свои жизни за жизнь хозяина, они даже внешне были похожи друг на друга. Этот отряд был самой могучей силой после богов. Накинулись они коршунами на русскую дружину. Казалось, сопротивляться им бесполезно.

Снова засверкали мечи, зазвенели щиты, и полилась кровь, и повалились на землю трупы. Полководцы стали пробиваться навстречу друг другу, чтобы сразиться в поединке. Но князя плотно окружали гридни, а хана — богатуры. Рубка становилась все круче. И раз, и другой спас воевода Еремей в этом бою своего князя от смерти, но и сам вдруг схватился левой рукой за грудь и, почувствовав свинцовую тяжесть, грузно набок сполз всем своим крупным телом с лошади. Трудно и медленно он расставался с жизнью.

Видя гибель воеводы, Всеволод озверел. Он испустил клич, полный жажды мщения и боли за убитого, обрушился на остальных. Пощады не было никому. Фонтанами вокруг него била густая кровь. Встали на его пути телохранители, но и эти отборные головорезы не выдержали под ударами его меча. Он рассекал их надвое, рубил до кости, крестя направо и налево, когда же преодолел их, то оказался прямо перед Кульканом и ринулся на него.

По той стремительности, с которой сабля блеснула в руке сына Чингисхана, можно было подумать, что он с одного удара снесёт противнику голову. Ударил он наотмашь, без хитрости, без ума, с одной только силой. Видно, Кулькан вложил в этот удар всю мощь, но лезвие ударило по поднятому клинку. Быстрота, с какой Всеволод нанес удар сверху по левой стороне шеи в ответ, с маху, сплеча была невероятной! Шар-рах! Один-единственный удар, и нет больше Кулькана. Горло его было рассечено до самых позвонков, и вопль хана, когда он закачался и начал падать, перешел в долгий булькающий хрип. В его глазах было изумление. Ночь опустилась на него и накрыла собою все. Зря Кулькан сунулся вперёд. Великий, бесстрашный, несравненный, он лежал теперь на истоптанном копытами снегу, неестественно распростертый, и дух его отлетел. Раскрытые глаза пусто смотрели на великое небо, и в этих его глазах навечно застыла зима, еще более колючая, чем те, что приносили с собой ветры, дувшие из бескрайней степи. Говорят, что выпавший снег превратил его в большую белую гору, только золотой шишак шлема остался сверху торчать. Может, это было и не так, но улигэрчи, звеня струнами хура, в сказаниях, что сложили о его храбрости, рассказывали именно эту версию.

Смерть любимого сына Чингиза ужалила врагов в самое сердце. Это было самое страшное, что они могли увидеть на этом поле, то, чего никак и ни при каких обстоятельствах не должно было случиться. Они бежали, издавая вопль ужаса, ибо знали, что со смертью Чингизида пришла и их смерть.

А русские всадники, пользуясь тем, что не встречают больше сопротивления, уходили с поля боя. Разумеется, уйти ему дали без препонов. Только стрелы изредка посвистывали над головой. Руки у большинства всадников от усталости висели как плети. Уставшие, окровавленные, озверевшие от крови и пота, они вырвались из битвы и, оглядев друг друга, были удивлены, что остались целы. Всеволод с остатками дружины уходил от Коломны волчьими тропами, спрямляя пути, продираясь сквозь сосновые боры, скакал так, как никогда не скачут победители. Как бы это ни было грустно, но он оставлял Романа и его людей один на один с татарской ордой, но большего он уже сделать не мог.

А в это самое время Батый уже начал выражать нетерпение, а его полководцы даже знака не подавали, что близок благополучный конец битвы. И вот, когда солнце поднялось за полдень, его ушей достигла весть, в которую он даже не сразу поверил. Гонец, подлетевший на взмыленном скакуне к Батыю, мешком вывалился из седла, бросился в ноги хану и завопил дурным голосом:

— Кулькан убит!

Кулькан убит?! Кулькан убит!!! Убит один из ближайших родственников самого Чингиза! Такого случиться не могло! Просто потому, что такого не случалось никогда!!! Мало того — витязь, совершивший это невероятное злодеяние, вырвался живым из окружения и покинул поле боя!

Схватив гонца за отвороты халата, Батый рывком поднял его на уровень лица и страшно прохрипел:

— Кто?

— Молодой владимирский князь! — Больше вестник ничего не мог сказать, только что-то невнятно мычал и сверкал белками глаз, да большего и не требовалось.

— Как вы позволили ему уйти, когда этот ублюдок уже был у нас в руках?!!

Убийство особы царственной крови — это самое отвратительное преступление, какое только