Тасю везли в штрафную роту. За окном вагона простиралась тусклая, промозглая осень с оловянным небом. На обледенелых ветках шелестела промерзшая, но не успевшая опасть, листва. От одного вида заоконного пейзажа становилось тоскливо на душе. Только куда уже тоскливей? Она перевела взгляд на соседок. Вид у них был такой же промозглый, как у этой осени. Они были такие же серые и хмурые. У Таси даже дрожь пробежала по телу от неприятия окружающей обстановки, от несогласия с хмурыми сумерками ее жизни. Чтобы хоть немного разбавить их яркими красками, она закрыла глаза, и стала представлять себе маленького Костика интересно, какой у него теперь взгляд? Вот бы увидеть! А ведь кто-то имеет такую возможность. Улыбается ли этот кто-то, глядя на него, дарит ли ему радость улыбки? Она надеялась поднять настроения, унять душевную боль воспоминаниями о сыне, но только еще больше растравила душу. Она хотела отвлечься, ни о чем не думать, просто смотреть, на пробегающие мимо окна пейзажи. Но у нее не получалось, мысли назойливо жужжали, наползая друг на друга, настаивая обратить на них внимание. Одни она отбрасывала, другие впускала в душу, давая им возможность сформулировать то, что казалось сейчас самым необходимым.

В то время, как ни удивительно, наиболее боеспособными и способными задержать немца хоть на малое время были штрафные роты и батальоны. Создавались они спешно и без зазрения совести, а поэтому их было много. Определить ее состояние, одним словом было невозможно. Оно не вписывалось ни в понятие «радостное», ни в понятие «горестное». Это было что-то смешанное, так крепко сплетенное и перепутанное, как нити в жгуте. Радостное оттого, что она покинула серое замкнутое пространство и спертый воздух казематов Бутырки и аскетический жутко-серый быт лагеря. Вокруг нее до самого горизонта простирался разнообразный и разноцветный простор, и она вдыхала самый ароматный на свете воздух, воздух свободы и Родины. Вспомнила, как в камере часто спрашивала себя: «Какой урок я вынесу из всего этого?» «Может быть, урок заключался в том, чтобы я смогла сейчас наслаждаясь свободой, достойно оценить то, что всегда имела, но не понимала насколько оно дорого. На самое драгоценное в мире, смотрела, как на обычное. Великий дар Божий принимала, как данность – небо, солнце, землю, простор… и еще возможность выбора. В тюрьме выбора не было, и не было всех этих прелестей… земных прелестей». Уже давно прошел дождь, выглянуло солнце, и осеннее небо ей казалось необыкновенно голубым и радостным. Тася вспоминала украинскую осень, кто не видел ее, тот никогда не поймет щемящей грустной нежности этой поры года. За окном вагона был сентябрь. Приближался вечер. Вспомнился дом, Харьков, вечера детства и юности. Скоро в вышине зажжется первая звезда, и будет сиять золотой монетой в сиренево-зеленоватых сумерках. Пышные осенние сады, освободившиеся от бремени плодов, в таинственной тишине ждут ночи, как и они – дети военного городка. Ночью можно играть в жмурки, в казака-разбойника. Старшие девочки пойдут на свидание к своим мальчикам, а еще старшие – на танцы. А она любила встречать ночь в саду. Ей казалось, что к ночи деревья расправляют свои ветки навстречу небесам, и они становятся похожими на огромные ладони. Деревья, ждут, когда звезды начнут падать с небес. Они поймают их в свои ладони и нежно опустят на землю. И Тася, затаив дыхание, ждала этого момента. В детстве ей бабушка рассказывала сказку о мальчике, который ждал с неба свою маму, заколдованную злой колдуньей в звезду. А Тася ждала счастье. Она так надеялась поймать падающую звезду– счастье, которое спустится к ней с небес. Она считала, что счастье может жить только на небе. Но никогда звездочки не падали в их сад. Они улетали дальше, в другие сады. И, все-таки, в ее жизни было счастье – Костя и маленький Костик. А прелюдией к этому счастью и были те ночи, роящиеся звездами и ожидание той звезды, которая упадет в ее ладони.

Потом она вспоминала ночи в овраге, в котором укрывалась от немцев, чтобы ее не угнали в Германию. Ведь ей надо было обязательно остаться в городе и дождаться того времени, когда в нем или в окрестностях создадут лагерь для советских военнопленных. В тот день прошел дождь. Тоненький серп молодого месяца низко висел над лесом и его свет отражался в дождевых лужах. В лесу пахло мокрыми листьями и травой. В пещерке, которую она вырыла себе в крутом склоне оврага, было сухо. Приглушенные влагой звуки леса были мягкими и загадочными. В какой-то миг ей показалось, что нет войны, нет немцев в городе, ей не надо работать на них. Да, для оврага, для леса войны не было. Природа не воевала. Воевали люди. Прислушиваясь к звукам леса, она думала о том, что они такие же таинственный, такие же непостижимые, как законы мироздания, по которым все и совершается. Как сопоставить величавый в своем спокойствии лес и канонаду отдаленных боев, а с ними смерть, слезы и горе, которые катятся за ней следом по ее стране? По каким космическим законам свершается эта война? Может быть, по таким же, по каким облако надвигается на беззащитный серп, такой изящный, такой утонченно-изысканный и закрывает его своей мощью. Она не заметила, как уснула, а проснулась оттого, что продрогла. Звезд не было видно, как и месяца. Она вспомнила свою последнюю мысль и улыбнулась мысленно: туча слопала месяц. Лес утонул в рассветном тумане. Потом он вязкий и липкий долго шуршал, стекая со стволов и листьев, пока взошедшее солнце не испарило его. В лесу было тихо, и Тася вышла на полянку, чтобы согреться на солнышке, но прежде побегала и сделала зарядку. Тогда она еще только собиралась выполнить свою миссию, миссию армейской разведчицы. Она была полна решимостью грудью защитить свою Родину. Почему же получилось так? Почему ее обвинили в предательстве? Она скорее бы умерла, чем предала. Именно в то утро она вспоминала слова Кочина о том, что она должна быть естественной, чтобы немцы ее не раскусили. Она должна сыграть эту подлую изменницу, которая пошла ради сытости работать на врага, предала идею коммунизма. Тася еще тогда удивленно посмотрела на него, даже в мыслях не допуская, что хоть одна из советских девушек пойдет на такое. А он продолжал ее убеждать, что такие будут, и немало. Она не зря вспомнила этот разговор, потому что сама думала о том, как бы не провалиться, не сорвать операцию. А, чтобы не провалиться, надо быть совершенно спокойной, то есть действительно представиться им предательницей. Все внутри восставало против этой мысли. Да, она никогда не сможет сыграть подлую продажную тварь. Так говорило сердце, так говорила душа, а ум требовал через себя, через не могу сыграть предательницу. И она себя убеждала. Она говорила себе: «Забудь, что ты комсомолка, забудь, что ты всей душой, всем своим сердцем предана коммунизму, забудь, что ты любишь свою Родину, единственную в мире, обеспечившую равноправие, счастливое детство и юность. Забудь. Стань предательницей на время для врага… ведь это только на время, чтобы они поверили тебе». Может быть эти мысли, эта игра в предательницу и сыграли с ней злую шутку. Мысль материализовалась? И теперь, когда она согласилась отдать свою жизнь ради спасения страны, ради победы – эти собаки-волкодавы, солдаты, грубые окрики, умаляющие человеческое достоинство. Как можно не верить тем, кто согласен пожертвовать собственной жизнью? Это так унизительно. Если бы она была предателем, разве бы она сейчас ехала в этом вагоне? Она бы затаилась в лагере и переждала бы войну. А она едет в самое пекло, пеклее которого не бывает, потому что с детских лет их учили: «Прежде думай о Родине, а потом – о себе». Она и сейчас осталась верна этой заповеди коммунизма.