– Джон? Джон! Вы не ушиблись?

– Мне надо выбраться! – закричал он. – Скажи им, чтобы онимен выпустили!

– Что с вами?

Долго не было никакого ответа. Затем она услышала сдавленныезвуки и поняла, что он плачет.

– Помоги мне!

Чарли в нерешительности стояла на пороге. Ее подозрительностьуступила место сочувствию, но не до конца – что-то ее по-прежнемунастораживало.

– Помогите... кто-нибудь... – бормотал он, бормотал тактихо, словно и не рассчитывал быть услышанным, тем более спасенным. Это решилодело. Медленно, выставив перед собой руки, она двинулась на его голос.

Рэйнберд, услышав ее шаги, невольно усмехнулся – жестко,злорадно – и тотчас прикрыл рот ладонью – на случай, если свет вдруг опятьвспыхнет.

– Джон?

Стараясь изобразить в голосе неподдельную муку, он выдавил сквозьусмешку:

– Прости, подружка. Просто я... Это темнота... я не могу втемноте. После того как они держали меня в яме.

– Кто?

– Конговцы.

Она была уже совсем рядом. Он согнал с лица ухмылку,вживаясь в роль. Страх. Тебе страшно, с тех пор как вьетконговцы посадили тебяоднажды в темную яму и держали там... а перед этим один из них снес тебепол-лица... и сейчас ты нуждаешься в друге.

Отчасти роль была невыдуманной. Оставалось лишь убедитьдевочку в том, что его волнение – как бы не упустить счастливый случай –объясняетс ничем иным, как отчаянным страхом. И все-таки было страшно – страшнозавалить роль. В сравнении с этим выстрел ампулой оразина казался детскойзабавой. Она ведь чует за версту. По лицу его градом катился пот.

– Кто это – конговцы? – спросила она почти над ухом уРэйнберда. Ее рука скользнула по его лицу и тут же попала в тиски. Чарлиохнула.

– Эй, не бойся, – прошептал он. – Я только...

– Вы... больно! Вы делаете мне больно.

Вот! Этого он и добивался. Судя по тону, она тоже боится,боитс темноты и его боится... но и тревожится за него. Пусть почувствует, чтоон хватается за соломинку.

– Прости, подружка. – Он ослабил хватку, но руку невыпустил. – А ты можешь... сесть рядом?

– Ну конечно.

Она почти неслышно уселась на пол, он же чуть не подпрыгнулот радости. Кто-то – далеко-далеко – что-то кричал неизвестно кому.

– Выпустите нас! – завопил Рэйнберд. – Выпустите нас!Выпустите! Эй, вы там, слышите!

– Ну что вы, что вы, – занервничала Чарли. – С нами все впорядке... разве не так?

Его мозг, эта идеально отлаженная машина, заработал сневероятной скоростью, сочиняя сценарий с заглядом на тричетыре реплики вперед,чтобы обезопасить себя, но в то же время не запороть блестяще начатуюимпровизацию. Больше всего сейчас его волновало, на сколько он можетрассчитывать, как долго продержится темнота. Он настраивал себя на худшийвариант. Что ж, он успел поддеть зубилом самый краешек. А там уж как бог даст.

– Да вроде, – согласился он. Все из-за этой темени. Хоть быодна спичка, мать ее так... Ой, извини, подружка. С языка сорвалось.

– Ничего, – успокоила Чарли. – Папа тоже иногда выражается.Один раз чинил в гараже мою коляску и ударил себя молотком по пальцу и тожесказал это... раз шесть, наверно.

И не только это. – Никогда еще она не бывала с Рэйнбердомстоль разговорчивой. – А они скоро откроют?

– Не раньше, чем врубят ток, – ответил он убитым голосом,хотя в душе ликовал. – У них тут все двери, подружка, с электрическими замками.Если вырубить ток, замок намертво защелкивается. Они, дьявол их... они держаттебя в настоящей камере. С виду такая уютненькая квартирка, а на самом делетюрьма.

– Я знаю, – сказала она тихо. Он продолжал сжимать ее руку,но Чарли уже не протестовала. – Только не надо громко. Я думаю, ониподслушивают.

Они! Горячая волна торжества захлестнула Рэйнберда. Он изабыл, когда в последний раз испытывал такое. Они. Сама сказала – они!

Чувствуя, как поддается броня, в которую заковалась ЧарлиМакги, он бессознательно стиснул ее руку.

– О-ой!

– Прости, подружка, – сказал он, слегка разжимая пальцы. –Что подслушивают, уж это точно. Только не сейчас, когда нет тока. Все, большене могу... пусть меня выпустят! – Он весь дрожал.

– Кто это – конговцы?

– А ты не знаешь?.. Ну да, ты еще маленькая. Война, подружка.Война во Вьетнаме. Вьетконговцы – они были плохие. Жили в джунглях. И носилитакие черные... Ну, вроде пижамы. Ты ведь знаешь про вьетнамскую войну? Оназнала... смутно.

– Наш патруль напоролся на засаду, – начал он. Это былаправда, но дальше дороги Рэйнберда и правды расходились. Стоило ли смущатьдевочку такой деталью, что все они закосели – салаги накурились камбоджийскоймарихуаны, а их лейтенантик, выпускник Вест-Пойнта, уже балансировавший награни безумия, вконец одурел от пейота, который он жевал не переставая. ОднаждыРэйнберд сам видел, как этот лейтенантик разрядил обойму в живот беременнойженщины и оттуда полетели куски шестимесячного ребенка; позже лейтенантикобъяснил им, что это называется «аборт по-вестпойнтски». И вот их патрульная командавозвращалась на базу и напоролась на засаду, только в засаде сидели свои жеребята, закосевшие на порядок выше, так что четверых патрульных уложили наместе. Не стоит, решил Рэйнберд, посвящать девочку в эти подробности, равно каки в то, что мина, разукрасившая ему половину лица, была изготовлена вМэриленде.

– Спастись удалось шестерым, – продолжал он. – Мы рванулиоттуда. Через джунгли. И меня, видно, понесло не в ту сторону. В ту, не в ту...В такой кретинской войне, когда даже нет линии фронта, кто знает, где она, тасторона? Я отстал от своих. Все пытался отыскать знакомые ориентиры, и вдруг –минное поле. Результат на лице.

– Бедненький, – сказала Чарли.

– Когда я очнулся, я уже был у них в руках, – продолжалРэйнберд, углубляясь в дебри легендарного острова под названием Чистый Вымысел.На самом деле он пришел в сознание в сайгонском армейском госпитале – скапельницей. – Они сказали, что не будут меня лечить, пока я не отвечу на ихвопросы.

ТЕПЕРЬ НЕ ТОРОПИСЬ. ДВА-ТРИ ПРАВИЛЬНЫХ ХОДА, И ПАРТИЯ ЗАТОБОЙ.

Он возвысил голос, придав ему оттенок горечи и какой-торастерянности перед людской жестокостью.

– Допросы, с утра до вечера допросы. Передвижение частей...развертывание стрелковых подразделений... провиант... их интересовало все. Онине давали мне передышки. Буквально тянули из меня жилы.