Новые мытарства для Карпенко начались 26 августа 1936 г., когда бюро Истринского райкома исключило его из рядов ВКП(б) «за неискренность перед партией, как не выявившего своего отношения к процессу контрреволюционного троцкистского центра и как неразоружившегося троцкиста». 22 октября 1936 г. партколлегия КПК по Московской области отменила решение Истринского райкома и предложила допустить Карпенко к проверке партдокументов, признав предъявленное обвинение необоснованным. 29 сентября 1937 г., при вторичном прохождении партпроверки, в связи с заявлением двух членов партии об антипартийном выступлении Карпенко в 1934 г., Истринский райком вновь исключил того из рядов ВКП(б) с прежней формулировкой. Вплоть до мая 1938 г. Карпенко находился вне партии, пока бюро Московского комитета не отменило решение райкома об исключении, восстановило его в правах члена партии, объявив строгий выговор с занесением в учетную карточку за антипартийное выступление и отстаивание своих ошибок[696].

Другим, довольно эмоциональным, но наглядным источником, раскрывающим внутренние переживания пострадавших от этих процессов, являются их письма.

Примером того, как и по каким причинам проходило снятие с должности, может служить дело директора ГЭС № 1 Матвея Борисовича Михайлова-Червеца [697]. Член партии с 1917 г., он буквально с первых дней революции был связан с Москвой. Как указывалось в краткой записке с биографическими данными на Михайлова, тот «с апреля 1917 по август 1918 [гг.] работал в московском книгоиздательстве] Моссовета». После окончания Гражданской войны Михайлов-Червец трудился в Союзе союзов сельскохозяйственной кооперации, затем, после учебы, на руководящих должностях в системе энергетического хозяйства Москвы.

Первый серьезный сигнал о неясностях в биографии Матвея Борисовича относился еще к концу 1935 г. Тогда в Ленинский райком было подано заявление, что комиссар Одесских артиллерийских командных курсов Михайлов-Червец в период Гражданской войны находился на оккупированной белыми войсками территории. Второй секретарь райкома Н.В. Симаков, вызвав его для беседы, уже тогда бросил обвинения: «Вы бывший офицер», «Вы провокатор», «Вы остались в Одессе и предали курсантов».

Действительно, в биографии Михайлова-Червеца были пробелы. В «краткой записке», составленной в середине 1920-х гг., указывалось, что он «в старой армии служил рядовым с мая 1915 по май 1916», однако никаких сведений ни о получении офицерского звания, ни о продолжении службы в старой армии не содержалось. Согласно данным этой же записки, а также послужного списка, с мая по август 1919 г. был комиссаром трех Одесских артиллерийских командных курсов, «принимал активное-активное участие в подавлении восстания под Одессой немцев-колонистов». Далее в его службе в составе РККА следовал пропуск и лишь с декабря 1919 г. «Киевским губко-мом с момента вступления в г. Киев красных войск, назначен в распоряжение нач[альника] губ[ернской] милиции». Как объяснял сам Матвей Борисович, до того времени «вынужден был скрываться в деникинском подполье в Одессе, а потом в Киеве».

Из-за того, что в Ленинский райком Михайлов-Червец перешел недавно из Бауманского райкома, его дело было направлено туда. Именно там он проходил в 1933 г. чистку и проверку документов в 1935 г. Первый секретарь Д.С. Коротченко, изучив представленные материалы, посчитал обвинения неубедительными и «ликвидировал дело».

Аресты 1937 г., в том числе и в руководстве Мосэнерго, по-новому представили перед партийным руководством директора ГЭС. После ареста заместителя председателя МОИК С.Е. Губермана Михайлов-Червец, как дисциплинированный член партии, устно заявил секретарю парткома о том, что поддерживал связь с арестованным. Одновременно в партком поступило заявление от некоего Болотского по этому поводу. Разбор дела произошел 20 сентября 1937 г. и к этому времени был подготовлен солидный список обвинений.

Первая часть обвинений касалась взаимоотношений Михайлова-Червеца с уже арестованными как враги народа людьми. Помимо Губермана, который, как утверждалось, поспособствовал назначению Матвея Борисовича на работу в МГЭС и выдал разрешение на снятие дачи в санитарной зоне, добавились новые фамилии. Одним из них был И.С. Игнат – заместитель начальника Главного управления энергетического хозяйства НКТП СССР, арестованный еще в марте 1937 г. Другого, наркома здравоохранения Г.Н. Каминского, Михайлов-Червец знал еще со времен работы в Союзе союзов сельскохозяйственной кооперации. Кроме того, сестра самого Матвея Борисовича оказалась замужем за человеком, высланным из Киева как враг народа. Сам же Михайлов-Червец имел неосторожность дать положительную характеристику человеку, который при проверке партдокументов был исключен из партии, а позднее арестован. Мнение секретаря парткома ориентировало собравшихся на заседании, что «все эти вопросы ясны». Неясным казался период пребывания на оккупированной белыми войсками территории в Гражданскую войну. В этом заключалась суть второй части обвинений. Именно это помешало парторганизации ГЭС № 1 вынести окончательное решение по дальнейшей судьбе ее директора.

Понимая, в каком невыгодном свете он предстает и чем это может для него закончиться, Михайлов-Червец обратился за помощью к давно знавшему его Л.М. Кагановичу. Подробно описав в письме ситуацию, в которой оказался, Матвей Борисович охарактеризовал поведение секретаря парткома так: «[Он] ориентирует партком на то, чтобы в моем лице парторганизация рассматривала человека с темным прошлым и в настоящем тесно связанного с врагами народа, т. е. изобразить меня человеком не заслуживающего политического доверия». Письмо было внимательно прочитано, о чем свидетельствуют пометы при прочтении. Однако ситуация развивалась стремительно.

4 октября 1937 г. партком ГЭС № 1 вынес по делу Михайлова-Червеца решение. Директору станции был объявлен строгий выговор с предупреждением, ближайшее партийное собрание должно было рассмотреть вопрос о выводе его из состава парткома. Вдобавок партком поставил вопрос об освобождении его с занимаемой должности. А уже 8 октября закрытое партсобрание утвердило это решение. Два дня спустя после того Матвей Борисович вновь писал Кагановичу: «На днях я буду снят с работы, с таким тяжелым партийным взысканием. Я считаю, что ни партийное взыскание, а также решение о снятии меня с работы, не соответствуют степени моей виновности. Решение о снятии меня с работы является недоверием ко мне. Начиная с 1923 г. вся моя работа к[а]к по линии служебной, так и партийной, прошла на глазах московской организации. Во всех острых моментах борьбы партии с троцкистами, бухаринцами и иными врагами я всегда был вместе с партией против ее врагов. Работе я всегда отдавал себя целиком, без остатка. Я пишу тебе, дорогой Лазарь, ибо мне очень тяжело». Никаких помет при прочтении на сей раз на письме не сохранилось, кроме небольшой отметки «Личн[ый] арх[ив]» простым карандашом. Однако Матвей Борисович смог пережить сложный период 1937–1938 гг., Великую Отечественную войну и умер в 1954 г. С большой натяжкой можно сказать, что он «легко» отделался, оставшись в партии.