1. Протокол допроса троцкиста Лохмачева, присланный Леплевским.

2. Заявление арестованного Моисеенко. Ежов»[673].

Сбор показаний на Хрущева не ограничивался домосковским периодом и Украиной. Возможно, к этому времени относится случай, запомнившийся Никите Сергеевичу в связи с арестом Н.К. Антипова. Сталин вызвал его в Кремль и в ходе разговора неожиданно заявил, что арестованный заместитель председателя СНК СССР и председатель Комиссии советского контроля (КСК) при СНК Антипов дает показания против Хрущева. Когда Хрущев, по собственным словам, ответил на реплику, что Антипов никаких показаний против него давать не может, Сталин перевел разговор на другую тему[674].

Ряд арестованных работников аппарата МК-МГК позднее вспоминали, что следователи требовали дать показания на Хрущева. К таким относилась секретарь Свердловского райкома К.П. Чудинова[675], помощник секретаря МК ВКП(б) И.П. Алексахин. Даже покровительство Л.М. Кагановича теперь могло обернуться для Хрущева трагично. Алексахин вспоминал: «Дня два требовали показаний на Н.С. Хрущева и Л.М. Кагановича, начав с вопроса: “Когда Хрущев завербовал тебя в свою организацию и какую при этом поставил задачу: убийство товарища Сталина или только вредительство и диверсии?” Второй следователь “разъяснил”, что Хрущев в 1923 году примыкал к троцкистам и это использовал Каганович, чтобы сделать его своим помощником против Сталина»[676]. М.П. Шрейдер, очутившийся летом 1938 г. в Бутырской тюрьме, также вспоминал, что от одного из его сокамерников, некоего секретаря Серпуховского горкома ВКП(б), следователи выбивали показания на Н.С. Хрущева. Бывшего первого секретаря Московского комитета партии пытались представить участником заговора и главой контрреволюционной правотроцкистской организации[677]. Это свидетельство достойно внимания, т. к. в своих воспоминаниях Шрейдер довольно прохладно и вскользь упоминал о Никите Сергеевиче и его деятельности в 1930-е гг.

Поиск компромата на Хрущева не мешал следователям НКВД одновременно представлять его вероятной целью для покушений заговорщиков. О том свидетельствует сводка важнейших показаний арестованных по ГУГБ НКВД СССР от 30 ноября 1937 г. Фамилия Хрущева фигурировала здесь среди тех ответственных работников, чьи маршруты движения машин изучались для подготовки террористического акта [678].

В личном архиве Сталина отложился любопытный документ, предположительно написанный рукой вождя[679]. Он представляет собой пронумерованный список фамилий на 19 руководящих работников, преимущественно наркоматов, партийных и профсоюзных органов. Здесь же отдельно были записаны еще 6 человек, работавших в системе комиссариатов внутренних и военных дел. Судя по отдельным пометам напротив ряда фамилий, на все эти лица имелись компрометирующие материалы. Например, после фамилии наркома иностранных дел М.М. Литвинова стояла пояснительная надпись «показания Гершельмана», арестованного летом 1938 г. Фамилия Хрущева разместилась под номером 10, между фамилиями заведующего особым сектором ЦК А.Н. Поскребышева и Н.А. Булганина. Никаких помет рядом с ней, равно как и к фамилиям Поскребышева, Булганина, Маленкова, Мехлиса, Андреева, Бенедиктова, а также других лиц, нет. К сожалению, данный документ не датирован, но анализ списка и пояснительных надписей позволяет предположить, что он был создан во второй половине 1938 г. – начале 1939 г. К тому времени на Никиту Сергеевича имелся определенный компромат, о котором доложили вождю, но тот, по какой-то причине, не дал ход делу.

После февральско-мартовского пленума 1937 г. одним из первых решений бюро Московского комитета стал вопрос об апелляциях исключенных из партии в 1935–1936 гг. 8 марта 1937 г. бюро областного и городского комитетов признало ход их рассмотрения неудовлетворительным. Райкомы не выполнили данных Московским комитетом ранее указаний о пересмотре дел исключенных «по мотивам пассивности и малозначащим проступкам», а, следовательно, партийные руководители не усвоили значения указаний ЦК. Особенно это касалось Дзержинского, Ростокинского, Ореховского и Мытищинского райкомов Москвы и области. Отдельным абзацем подчеркивалось: «Бюро МК и МГК ВКП(б) целиком и полностью одобряет решения Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б), осудившие серьезные ошибки, допущенные Дзержинским и Ростокинским райкомами г. Москвы в отношении исключенных по мотивам пассивности, и наложившие взыскания на первых секретарей райкомов тт. Перчика и Симакова». Тем самым Московский комитет во главе с Хрущевым давал понять, что извлек уроки из критики Я.А. Яковлева и учел высказанные замечания Сталина на февральско-мартовском пленуме.

Чтобы исправить это положение, Московский комитет предложил ряд мер. Бюро областного и городского комитетов в месячный срок должно было рассмотреть на заседаниях все неразобранные апелляции исключенных при проверке и обмене, а также дела исключенных райкомами коммунистов, принятых в партию по 1-й и 2-й категории.

Секретарям райкомов лично поручалось тщательно ознакомиться с делами исключенных из партии в 1935–1936 гг. по мотивам пассивности и за малозначащие проступки, причем независимо от того, подавали те апелляции или нет. В отношении исключенных по формальным признакам пассивности исправить допущенные райкомами ошибки и применять вместо исключения из партии воспитательные меры воздействия. Также разрешалось заменять им исключения из партии переводом из членов ВКП(б) – в кандидаты, из кандидатов – в сочувствующие.

Не забыли и об исключенных при чистке в 1933–1934 гг. Правда, это касалось лишь исключенных «за пассивность, недостаточную политическую подготовленность или за случайные проступки». В отношении таких бывших членов и кандидатов партии райкомы обязаны были «принять меры к вовлечению их в активную общественную работу и в сочувствующие»[680].

Чтобы ускорить процесс разбора апелляций, бюро обкома начало устраивать специальные заседания. Помимо разбора апелляций, на них рассматривались вопросы снятия партвзысканий, приема в партию. Протоколы таких заседаний заверялись не Хрущевым, а вторым секретарем. Выборочный анализ повесток подобных протоколов Московского комитета за конец апреля – начало мая показывает заметный рост рассмотренных апелляций. Так, считая лишь пункты, специально оговоренные как апелляции, на заседании бюро 27 апреля было рассмотрено 69, на заседании 7 мая – 86, на заседании 16 мая – 98 апелляций [681].