Каков подлец!

Да ведь он ранен и отравлен! Вовремя вспомнила, а то так бы и целовалась дальше до околения одного из нас — бесстыжая девица!

Вздохнула, собралась с последними силами, сколько их еще оставалось, и потянула из Вардаса расползающиеся по жилам едкие капли яда.

Теперь понятно, зачем он полез ко мне с поцелуями — знал, что истинная служительница Живы может сжалиться, спасти умирающего… даже так…

Канцлер наконец-то отпрянул от моих губ, посмотрел на меня ошарашенно.

— Зачем?! Что ты натворила…

Хотела сказать: «Спасла жизнь одному подлецу и сластолюбцу!»

Но вместо этого прохрипела:

— Я так плохо целуюсь?

Его взгляд… несчастный, виноватый, не в глаза, а глубже. Такой человечный и… может быть, ласковый. И когда я только успела так к нему проникнуться? Вот точно на меня столица плохо влияет. Очень я испортилась.

Где-то на краю ускользающего сознания голос Вардаса произнес:

— Глупая девочка…

Ну вот, а хотелось услышать совсем другие слова.

Глупая — это точно.

На моих коленях покоилась голова мальчика лет десяти. Я ласково гладила темную макушку, напевая колыбельную себе под нос, пока он перебирал оборки на поясе моего платья. Умолкала, когда в песне не оставалось слов. Мальчик встал и повернулся ко мне. У него такие большие и темные глаза, в них столько решительности и отваги, чего не скажешь о болезненной бледности на щеках и кругах под глазами. Ласково провела по его щеке своею ладонью.

— Тебе надо поспать, — сказала ребенку, взирающему на меня пытливым взором. — Ты и так обессилен.

Я беспокоилась о нем, он был болен.

— Ничего. — Черные глаза неумолимо честны. — Скоро я выздоровлю и никогда больше не буду болеть, вот увидишь.

— Ты обязательно поправишься, — сказала я ему, смеясь. — Если будешь высыпаться.

— А потом я стану воином и тебя защитю!

— О! Уж я-то этого дождусь, чтобы посмотреть, как ты научишься мужественно принимать лекарства.

— Лекарства гадкие!

— Но полезные, иначе не стать здоровым.

— А ты мне еще споешь? — Он снова лег ко мне на колени. — Тогда я выпью тот ужасный отвар.

— Конечно, спою, как не спеть для будущего рыцаря!

— Вот увидишь! Я стану сильным… — Его веки отяжелели, и он стал окончательно клониться в сон. — Спой… только, пожалуйста, спой еще раз…

Ото сна я почему-то отходила тяжело. Сильно болели голова и шея, пересохло во рту, к тому же крутило живот.

Фу!

На языке такой неприятный привкус, как будто в меня влили бочку яда.

Сразу подумалось о сне, странном, но таком душевном и спокойном, что захотелось вернуться в него и потрепать темноволосую макушку.

И приснится же такое!

Потом вспомнился еще один сон. Необыкновенный…

Где меня целовал лорд Вардас…

Воспоминания были смутными, но почему-то от них становилось непривычно приятно и по-глупому радостно.

Я встряхнула головой! Состояние у меня не очень хорошее. Даже во сне поцелуи Вардаса оставляли на сердце неприятный осадок. Надо же, что за человек! Умудрился отравить своим присутствием девичьи сновидения.

Сквозь тающие лоскуты сна послышались голоса. Узнав один из них, я даже открыла глаза.

— Ну вот ты и пришла в себя! — Надо мной склонилось улыбающееся лицо вайдила Фьерна.

— А то мы уж было подумали, что ты так и останешься лежать хладным трупом! — Теперь рядом с лицом наставника возникло Людино лицо с ее обычной дерзкой улыбкой, но по красным глазам было видно, что она недавно плакала.

— Ну, Людвика, не будь такой безжалостной, — ласково пожурил ее вайдил. — Бедной Гинте и без того досталось. Как твое самочувствие? — обратился наставник ко мне.

Я не успела и рта раскрыть, как Людя меня перебила:

— Как ты нас всех напугала! В очередной раз наша Гинта вернулась из Нави. Нам показалось, что ты и правда померла… а еще канцлер этот… Я боялась, что он нас всех в подземельях сгноит… так орал…

— Что?.. — Голос свой я не узнала, точнее, его и в помине не было, одно сипение.

— Что сгноит, — продолжала свой сбивчивый рассказ подруга. — Он тут с таким бешеным взглядом носился, аж страшно делалось. Орал на всех, все о тебе справлялся, я уже ему и говорить боялась, а ты, слава Пречистой, в себя пришла. Может, хоть теперь успокоится, да сотрясать стены своим голосом перестанет, у меня от страха пред ним икота начинается… И нервный тик у глаза… вот смотри…

Неожиданно Людя расплакалась. А я пришла в ужас. Это же до чего надо было Людю довести, чтобы она Пречистую поминать начала!

— Я виновата во всем! — прорыдала она себе в ладони. — Трусиха! Вот кто я!

— Ты… чего?.. — Голос так и не появился, но горло перестало жечь при вдохе.

— Будет, девочка, будет, — спокойно произнес вайдил с виноватым видом. — Во всем, что произошло, сугубо моя вина, и больше ничья.

Я ничего не понимала, сложно было воспринимать происходящее сквозь рыдания Люди, вату и опилки, плотно набившиеся в мою голову и давящие на уши изнутри.

— Что происходит? — наконец просипела я. — Вайдил… как вы спаслись? Я очень рада вас видеть.

— Я подозревал, что так произойдет, поэтому заранее позаботился о послушницах.

— О чем… вы подозревали? — Предчувствие не то чтобы неприятное, скорее, вызывающее новое беспокойство. О каких таких подозрениях говорил наставник?

И вообще, что все это значит?

Вдруг вспомнился сон… не про мальчика. Другой. В котором лорд Вардас меня целовал. Припомнив слова Люди, поняла, что все происходило наяву! Хорошо хоть ума хватило молчать, вернее, мой голос был сорван, а то бы ляпнула вслух о том, как в тумане я самозабвенно спасала канцлера всея нашего королевства.

Вот правда! Отбилась я от рук, ой, отбилась.

— Гинта, нам надо поговорить. — Наставник смотрел серьезно. — Я подверг вас обеих серьезной опасности, но действовал исключительно в ваших интересах, возможно, поэтому вы до сих пор живы.

Надо же! В наших интересах действуют почему-то все кому не лень, а мы отчего-то уже еле дышим. Я в особенности. В чем только душа держится? Шея пробита когтями того гада, правда, на ней плотная повязка, которую, как я подозревала, наложила все та же тетушкина любимица Рекка. Тело ныло и ломило — явный знак того, что без длительных упражнений и тяжелого труда оно ослабело, поцарапанные ступни и ладони, ладно бы только жгли, так они еще и нестерпимо чесались из-за мазей, которыми были смазаны. А еще вспомнился поцелуй. Жгучий. Отравленный. И так обидно стало — первый, а уже столько яда отхватить пришлось. Но это было мое решение — вытянуть отраву из Вардаса, он ведь сам об этом не просил, хотя это не исключает вероятности того, что он знал о безграничной сострадательности и врачевательных способностях целительниц.