нас увидели, то сознались бы в своей ошибке. Хотя мы и отличаемся друг от друга, как Онегин и Ленский, — все идет прекрасно.]

32. В КАНЦЕЛЯРИЮ ИЗДАТЕЛЕЙ «МОСКОВСКОГО ВЕСТНИКА» ИЗ С.-ПЕТЕРБУРГСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ ВСЕПОКОРНЕЙШИЙ РАПОРТ С ПРИЛОЖЕНИЕМ СТАТЬИ ПОД No 9[477].[478]

19 декабря <1826. Петербург>

Погодину

Мы, нижеподписавшиеся, извещаем издателя «Московского вестника», что мы с удовольствием принимаем на себя отдел критики с тем только условием, что все наши статьи, как бы они задорны ни казались мягкосердечному Погодину, помещались без разведения их с парною водою (рукою Веневитинова. — Ред.). Нижеподписавшийся, подтверждая все вышесказанное, прибавляет еще условие: его имени никому не открывать и не подписывать. Одоевский. Браниться — рад (рукою В. Одоевского. — Ред.). Под мои статьи можете ставить «В» или «-в»[479], но не больше. Письмо твое отдам завтра Козлову[480]. Отрывки из «К<н.> Долгорукой»[481] у него еще не так хорошо отделаны. Но теперь ваши тревоги кончились. Шушкин) сам в Москве[482] (рукою Веневитинова. — Ред.).

Рожалину

Письмо твое сегодня получил. Кто вбил тебе в голову, что я связался с Б<улгариным>? Я и в лицо его не видел и верно к нему с первым визитом не поеду. Энигматических твоих фраз[483] почти не понимаю. В первой книжке не советую помещать перевод «Фауста»[484], надобно выбрать что-нибудь получше. У вас «Валленштейнов лагерь»[485]; чего ж долго искать? Тут не нужно к<н.> Долгорукой[486] (рукою Веневитинова. — Ред.). А у тебя, отец святой, прошу благословения! — Что до труда касается, с тебя буду пример брать. Довольно ли Этого? — Нельзя ли попросить Мещерского[487] уступить мне, за что хочет — «Voyage de Montaigne en Italie»[488][489] — она мне необходима (рукою В. Одоевского. — Ред.).

Соболевскому

Ты, попавшийся на истинное место свое на средину, живот много содержащий и ничего не испускающий, призри на меня, грешного, совершенно совратившегося с пути гастрономического, презирающего устрицами, боящегося лимбургского сыра, — что не должно тебя пугать, ибо для тебя больше того и другого останется. Умори свою старуху[490], но пришли мне книги, прочего ничего не надобно, знаю, что ты из всего сделал, не хочу тебя лишать удовольствия созерцать мои удобности (commodites)[491]. Недавно я познакомился с твоим однокорытником, Глинкою[492]. Чудо малый! Музыкант, каких мало. Не в тебя, урод, хотя тебя помнит (?) (рукою В. Одоевского. — Ред.).

Титову

Здравствуй, душенька, Володенька, — ты думал, что я забыл тебя, — ничуть; не писал — правда; да когда? Дети просят каши, жена — не скажу. Ты едешь в Питер — жду; приезжай, душка, трубку дам. Пиши ко мне (рукою В. Одоевского. — Ред.). На последнее письмо твое еще не отвечал, любезный друг, потому что все это время я почти не выпускал пера из рук. Благодарю тебя без фраз за твою дружбу. Трудитесь, мы с Одоевским, надеюсь, не отстанем. Авось, не даром соединим усилия. Описывайте мне подробнее всякий нумер. Посылаю вам покамест еще пьеску. Если пригодится, она ваша. Соболевскому нет места писать (рукою Веневитинова. — Ред.).

Шевыреву

Малютку[493] целую и ласкаю. Умница мальчик. Пишет, переводит, а нет, чтобы ко мне написать. Адрес знаешь? Не знаешь — живот скажет (рукою В. Одоевского. — Ред.). Молодец, Шевырев! Я еще не выспался в Петербурге, а он уже отвалил «Валленштейнов лагерь». Рожалин говорит, что славно, и я верю. Печатай его в первых книжках; он понравится. Я бы отвечал тебе рифмами на рифмы, но я так много рифмовал, что не худо свой запас рифм поберечь на черный день. Покамест довольствуйся дружбой за дружбу (рукой Веневитинова. — Ред.).

Веневитинов

Одоевский

В «Моей молитве» перемените стих[494]:

Да через мой порог смиренный

Не прешагнет, как тать ночной,

Ни об<ольститель> и пр.

33. А. В. ВЕНЕВИТИНОВУ[495]

<Конец 1826 — начало 1827. Петербург>

Обедаю за общим столом у Andrieux[496]. Там собираются говоруны и умники Петербурга. Я, разумеется, молчу, и нужно прибавить, что я стал очень молчалив, с тех пор, как тебя оставил.

34. С. А. СОБОЛЕВСКОМУ[497]

<Конец декабря 1826 — начало 1827. Петербург>

Получив твое поганое письмо[498], я тотчас обрек его на всесожжение, и на другой же день зажег им свой камин. Если б я мог полагать в тебе хоть на грош благоразумия, то стал бы бранить тебя за такое письмо; но ты не можешь изменить своей природе, как говорят французы, и поэтому прими от меня в награду ящик вонючего Стильтона[499]. Наконец дождался ты Пушкина, Перекрестись и кушай.

Д. В.

А Пуш<кину> от меня — поклон.

1827

35. А. В. ВЕНЕВИТИНОВУ[500]

<Январь 1827. Петербург>

Я дружусь с моими дипломатическими занятиями. Молю бога, чтобы поскорее был мир с Персией[501], хочу отправиться туда при первой миссии и на свободе петь с восточными соловьями. Malgre le nombre de mes occupations, je trouve toujours le temps d'ecrire, je suis place pres de Bouteneff[502][503].

Пиши мне об журнале; скажи искренно, что говорят об нем в Москве.

36. А. В. ВЕНЕВИТИНОВУ[504]

5 января <1827. Петербург>

Недавно я обедал вместе с Гречем и Булгариным[505]: они оба увиваются около меня, как пчелки около липки, только не дождутся от меня меду.

Вчера у меня провел весь вечер Дельвиг; мы провели время очень весело, пели и швыряли друг в друга стихами. —

Говорят, что Мицкевич[506] — знаток в литовских древностях, знает латинский язык и славянский.

Пусть Погодин заставит его написать что-нибудь для Вестника. Готовь Погодина к брани: пора настала. Надобно поранить трехглавую петерб<ургскую> гидру — С<еверную> П<челу>, Арх<ив> и С<ын> От<ечества>[507]: мира с ними не может быть.

37. М. П. ПОГОДИНУ[508]

7 января 1827. <Петербург>

Вчера писал я к брату[509] и разбранил тебя, как журналиста, за то, что кладешь в длинный ящик критические статьи. Как можно писать об «Аб<идосской> не<весте>» во втором No журнала![510] О таком