— Иди домой! — оттолкнув ее, резко сказал я.

Глаза у нее наполнились слезами и гневом.

— У тебя зеленые уши! — закричала она, топая ногами. — До земли!

Я смотрю, как она убегает по длинной дороге.

— Не приходи больше! — кричу я ей вслед. — Никогда!

Она еще что-то кричит, но из-за ветра я уже не слышу.

— Нечего здесь делать, — шепчу я и никак не могу найти кирку, хотя она лежит прямо у моих ног.

На следующее утро я, как всегда, принимаюсь за работу, и, стиснув зубы, таскаю свою корзину. Веревка все время выскальзывает, кирка норовит оттяпать ногу, а камни просыпаются на землю.

Ее нет, я сам прогнал ее, и теперь у меня все валится из рук. Я подхожу к краю плато и долго смотрю на причудливый серпантин дороги. Далеко внизу виднеются крыши строений, над ними курится легкий дымок. Крошечные волы и верблюды ходят по кругу, крутят жернова…

За моей спиной раздается легкий шорох — не случайно мне все утро казалось, что кто-то следит за мной, — и прохладные ладони закрывают мне глаза. Я целую ее пальчики, тонкие, нежные… Она смеется и прижимается к моей груди.

— Я принесла тебе лепешек, — говорит она. — Нельзя все время есть камни.

Мы говорим целый час и не можем наговориться. Она обижается, что я не целую ее в губы. Я отшучиваюсь, потом замечаю, что ей пора идти. Она жалобно смотрит на меня:

— Ты обманываешь? Я хочу остаться с тобой…

Легче таскать камни, чем расставаться с ней, но я говорю:

— Увидимся завтра.

Она уходит, и я снова смотрю ей вслед.

Ночью из селения пришли с десяток тогов и избили меня так, что я не мог заснуть до утра.

— Ты оставишь ее в покое, — сказали они.

Они вбили около углубления в скале, где я ночевал, своего злобного идола — деревянную фигуру, выкрашенную в красный цвет. Демон корчится и скалится, и его белые глаза таращатся на меня с татуированного лица.

— Что, брат? Видать, тебе тоже несладко, — говорю я ему. — Вон как тебя корежит…

Злой идол слушает молча, но когда я ползу к своему жилищу, в слабом сиянии луны он пугает меня страшными гримасами и свесившимся до шеи языком. Он следит за мной и все больше злится, и в горячечном бреду мне кажется, что он замахивается на меня копьем, подпрыгивает, трясет гору, в расщелине которой я живу.

— Хватит, — говорю я, — уймись…

Утро никак не наступает, вокруг темно, я с трудом выбираюсь наружу. Заслоняя солнце, над самой вершиной Короны плывет густое черное облако пепла…

Я из последних сил поднимаю свою кирку и разбиваю злого разбойника в щепки. Земля тут же перестает содрогаться, но самое страшное уже случилось: мои ямы засыпаны… Я плачу, размазывая по лицу черный пепел, кашляю кровью, давлюсь ею…

Она стоит на коленях рядом со мной и обмывает мои раны из наполненной водой сушеной тыквы. Как горько мое пробуждение…

— Они верно сказали, — с трудом говорю я, — я не имею на тебя никаких прав.

— Имеешь, — возражает она, утирая слезы. — Ведь ты меня любишь. — Она прикладывает к моим ранам прохладную мякоть кактуса.

— Я копаю эти ямы пять лет… а сегодня их засыпало пеплом, потому что они притащили сюда своего идола… наказали меня…

— Мне очень жаль… Я понимаю…

— Ни черта ты не понимаешь! Теперь у меня не осталось даже надежды…Уходи.

— Я знаю, что нужно делать, — твердо говорит она. — Нужно просить у богов дождя — он смоет пепел, ведь земля здесь наклонена…

— Да-да, попроси! — злобно закричал я. — Раз в году ваши боги обязательно посылают вам дождь, тот, что высыхает, не долетев до земли! Убирайся!

Она вскакивает на ноги. Юбка ее разодрана на бинты, лицо черно от пепла, но она все равно красивее всех на свете. А я — я кажусь себе деревянным идолом с копьем…

— Я всегда буду любить тебя, белый человек, — тихо говорит она. Горе ее так сильно, что она не может плакать.

— Уходи! Найди себе мужа получше!

…Она бредет, спотыкаясь, словно слепая, а у меня нет сил, чтобы встать и посмотреть ей вслед.

Она, наверное, уже несколько часов стоит привязанная к этому раскрашенному столбу посреди площади — больше человеку не вытерпеть на таком солнцепеке. Вокруг толпа, но все молчат. Восседающий на деревянном инкрустированном троне вождь одет в парадные одежды и мрачен.

Солнце вот-вот сядет, и ночь упадет внезапно, как всегда в горах, но пока еще жаркие лучи нещадно кусают ее нежную кожу под простым полотном. Губы у нее запеклись, прикрытые белой косынкой волосы не заплетены в косички. На ней нет ни одного украшения — их отобрали в наказание. Она смотрит прямо перед собой и улыбается своим мыслям.

— Попробуй прикоснись ко мне, и я выцарапаю тебе глаза, — вдруг очнувшись, говорит она высокому красивому юноше в дорогой одежде, который окружен целой свитой и стоит рядом, — не иначе, жених…

Юноша хмурится и что-то тихо говорит ей, так, чтобы никто не слышал. Она с ненавистью смотрит на него.

— Тот, с зелеными ушами, лучше, — презрительно говорит ее отец-вождь.

— Да, — отвечает она, и взгляд ее сразу смягчается. — Это правда.

— Он заставит тебя есть камни вместо лепешек и персиков!

— Я буду есть камни… только пусть он любит меня…

Толпа гомонит. Никто не понимает.

— Он самый лучший, самый красивый, — не замечая ничего вокруг, говорит она в пространство, горам, что высятся сразу за селением. — Он сильный. Никто не может так, как он, копать ямы… Это тяжело… на жаре… Он копает их пять лет…

— В бороде у него водятся ящерицы и змеи! — говорит вождь.

— У него такая хорошая улыбка… И глаза ласковые, смешливые… Я люблю его синие глаза… его светлые волосы… и сильные руки…

— Замолчи, — грозным голосом, в котором звучит страдание, говорит вождь, — иначе я прокляну тебя.

— Мне все равно. Он позовет — и я побегу к нему… босиком… Только пусть он позовет меня!

Никто не верит, но всем страшно. Вождь тоже не верит — солнце раскалило каменистые дороги так, что на них можно готовить еду.

— Снимите с нее сандалии! Развяжите ее! — У вождя черное от гнева лицо. — Иди!

Солнце уже почти село, воздух синий, как озеро в горах.

Она делает шаг, другой и плачет от нестерпимой боли. Все расступаются перед ней и молчат, пряча глаза. Она встает на цыпочки и бежит по дороге. Вождь горестно смотрит ей вслед.

На развилке она останавливается, я выступаю из темноты, и мы бросаемся друг к другу. Я подхватываю ее на руки и несу бережно, как самую драгоценную свою ношу. Она плачет и исступленно целует меня…