Эвелина величаво остановилась в прихожей и критично осмотрела своего сына, сосредоточив особое внимание на его стрижке. Судя по тому, как сузились ее глаза последняя ей крайне не нравилась.

– Не знаю, как тебе, Никки-Никки, – произнесла она, развернув внука к Грише, – но по-моему этот стриженый дядька не мой сын и уж точно не твой папа. Как думаешь?

Никита с любопытством посмотрел на никак не отреагировавшего на слова Гришу и важно надул щечки, будто раздумывая, чем это тот не угодил бабушке, ведь он всего-навсего отказался носить растрепанную гриву на голове и отдал предпочтение стильной стрижке.

Алеша громко чавкнул жвачкой, смерив Гришу и его стрижку сомнительным взглядом, и едва заметно покачал бритой головой. По его мнению Гриша не тянул на отца вообще кого бы то не было, но увы, результаты теста, которые Алеша все-таки забрал и также приложил к своему посланию мне, говорили об обратном, о чем сообщать Грише чисто из вредности он не собирался.

Алеша вообще был возмущен тем, что горе-папаше взбрело в голову сделать тест. Как он его не прибил только, когда узнал, что тот полез к Никите, чтобы взять мазок, для меня было загадкой, но их отношения за те четыре дня, что мы жили в пентхаусе были напряженными, и как минимум трижды в день я слышала, как они переругивались, причем Алеша проявлял прямо чудеса не свойственной ему многословности, основной изюминкой которой было то, что волкодаву по его мнению дутой величине, явно лишившей себя вместе с волосами чего-то еще, не хватило цитирую "пуки", чтобы убить Кохана.

Я знала, что Гришу это так грызло, что он не довел до конца задуманное, но мои мысли слишком были заняты сыном, чтобы выделить время и попросить Алешу хотя бы ограничиваться недружелюбными взглядами, а не колкими словами, которые только каким-то чудом до сих пор не вывели Гришу из себя.

– А кто это у нас тут? – прощебетала Эвелина, развернув Никиту ко мне. – Ай, какая у нас мама красивая! – заулыбалась она. – Мы же не будем ей говорить, что у нее дурной вкус на мужчин?

– Мама! – раздраженно рыкнул Гриша.

– Нет, нет, нет! – проворковала Эвелина, не обратив на него внимания. Никита на ее руках выгнулся и издал веселый крик, протянув в мою сторону ручку. Он помнил меня. Не забыл, хоть и был еще такой крохой. – К маме хочешь, да? Хочешь к маме?

Сердце колотилось, как бешеное, ладони потели, но прежде налитые свинцом ноги обрели легкость, и я порхнула к Эвелине и, взяв с ее рук сына, просто улетела в космос, где кроме нас больше никого и ничего не было.

Какой же он был прекрасный! И как подрос! А глаза… Глаза были отцовскими как никогда прежде!

Никакими словами было не передать, что я чувствовала, снова прижимая сына к себе. Я словно отмотала время назад и только-только родила его, впервые взяла на руки, впервые приложила к груди. Только ради этого момента я прошла бы через все еще десять тысяч раз.

Запах Гриши окутал нас с Никитой любовью и нежностью – самой непробиваемой броней в мире. Он был не прав, когда говорил, что ничего хорошего для меня не сделал. Нет, нет! Он сделал для меня самое лучшее: Гриша подарил мне сына.

– Хочешь… – неуверенно начала я.

– Да! – с жаром ответил Гриша и неумело вытянул руки, чтобы впервые взять сына на руки.

Никита притих и очень внимательно посмотрел сначала на него, потом на меня и снова на Гришу, все время работая носиком, изучая запах… отца.

Все в прихожей притихли. Даже Алеша перестал жевать жвачку в ожидании самого важного решения в жизни волкодава.

Никита моргнул и, издав громкий возглас, схватил Гришу за футболку. "Свой!" – как бы говорил он, и Гриша ответил ему улыбкой, и осторожно поцеловал пухлую щечку сына, а потом и меня только в губы.

Наши друзья, наша семья весело зашумела, а я прижалась к Гришиной щеке. Я никогда не видела его таким… светлым и никогда не чувствовала себя такой счастливой, как сейчас, и все невзгоды, и враги казались мне размером с мух, которых можно было легко прибить даже ладонью.

Казалось, что этот идеальный во всех отношениях момент не могло испортить ничто и никто на свете, но внезапно где-то громыхнуло и отдаленно послышались звуки сигнализации потревоженных машин.

Гриша отдал мне Никиту и прошел в гостиную к панорамному окну, выходившему на западную часть города. Приблизительно в квартале от высотки в ночное небо поднимался столб дыма. Гриша всматривался в него, уверенно теряя свет, который я видела каких-то несколько секунд назад.

Наконец, он повернулся ко мне, и я поняла, что было у него на уме.

– Гриша, нет! – с нажимом сказала я, поудобнее перехватив Никиту. – Это может не иметь к нам никакого отношения! Мало ли где и что…

– Лучше проверить, – с ласкающими готами в голосе, только усилившими мою тревогу, перебил меня Гриша.

– Хорошо, – не стала спорить я. – Пусть ребята съездят и проверят, – добавила я, не чувствуя уверенности в своих словах и тем более в том, что Гриша их услышит. Я же видела, что он сам собирался поехать.

– Гриша, нет! – с мольбой повторила я, заглядывая ему в глаза, полные темноты.

В ней отражалась уже не моя тревога, а дурное предчувствие, которое передалось даже Никите, нервно закрутившегося у меня на руках.

Что бы не случилось на улице и как бы оно не относилось к нам, в пентхаусе мы были в безопасности. У Бориса был не один вертолет и вместо взорванного в резиденции на крыше высотки стоял другой – полностью заправленный и в случае чего готовый унести нас хоть сейчас и хоть куда. Так к чему было рисковать?

Гриша поцеловал меня в щеку и, пожав крошечную ручку сына, сжатую в такой же крошечный кулачок, направился в прихожую. Серый последовал за ним, уже вызывая по телефону остальных ребят, коротавших время в бильярдной, расположенной на территории внутреннего двора.

Я перевела взгляд на Эвелину в надежде на ее помощь, но она слишком хорошо знала своего сына и в ее глазах читалось смирение: Гришу было не отговорить.

Решив не сдаваться, я прошла в прихожую. Гриша уже надел кобуру с пистолетами и вынимал из встроенного шкафа-купе свою мотоциклетную курточку.

Я открыла рот, но не смогла выдавить ни слова. Горло сдавило, и я крепче прижала Никиту, опасаясь его уронить.

Серый вызвал лифт и Гриша, кинув в шлем перчатки, посмотрел мне в глаза.

– Я вернусь.

Я даже не смогла кивнуть, но он удерживал мой взгляд пока двери лифта не закрылись и последний не начал спуск вниз.

Секунды, складывавшиеся в минуты, тянулись, по нарастающей причиняя боль. Я прохаживалась вдоль окна со спящим сыном на руках, всматриваясь в сторону поредевшего дыма.

Грудь разрывало и тягостное предчувствие чего-то дурного, подкреплявшееся неумолимо шедшим вперед временем, давило меня.

Я должна была не пустить Гришу, поставить перед выбором: мы с Никитой или его старые привычки. Не то, чтобы он был не прав в том, что лучше было проверить, но это можно было сделать не выезжая туда или хотя бы не ехать самому. Он же был главарем банды и мог отдать приказ. Зачем же… Зачем он поехал сам?