Я собираю все, что нужно для гадания, и зажигаю палочку корицы, чтобы сосредоточить внимание. Затем опускаюсь на гадательный коврик матушки и высыпаю бабулины кости в каменную чашу. Костяная игла лежит на полу рядом с моим коленом, но я еще не решила, использовать ее или нет. Ума не приложу, за кем мне надо следить. За Декланом? Или за матушкой?

Мои раздумья прерывает стук в дверь. Может быть, оставить его без внимания? Нет, нельзя, ведь речь может идти о краже костей Ракель или же о том, что мне нужно прибыть в ратушу.

Отворив дверь, я вижу Деклана, ожидающего на парадном крыльце. Его вид пригвождает мои ноги к полу.

– Привет, – говорит он и наклоняется, чтобы чмокнуть меня в щеку. – Я по тебе скучал. – Он, не дожидаясь приглашения, проходит в дом.

Меня охватывает паника. Палочка корицы все еще горит, чаша полна костей. А на коврике лежит игла, полная его крови.

Деклан останавливается, увидев приготовления к гаданию на костях. И одно притворное выражение на его лице сменяется другим – теперь вместо любви и нежности на нем написано легкое любопытство. Но я могу разглядеть его истинные чувства – он что-то подозревает.

– О, стало быть, твоя матушка не ушла? – По его словам и тону я сразу же смекаю, что, идя сюда, он знал, что ее не будет дома. Он смотрит на меня, затем на кости и снова на меня, будто пытаясь разгадать загадку.

Я моргаю. Оцепенение начинает отпускать меня. Надо действовать осторожно и умно.

– Нет, она ушла, – говорю я, кивая на каменную чашу. – Ей пришлось уйти второпях.

Я отламываю зажженный конец палочки корицы и бросаю его в тазик с водой.

– Все в порядке? – уточняет Деклан и, зайдя мне за спину, обнимает за талию. Мышцы моих плеч напрягаются.

– Нет, – отвечаю я, осторожно высвободившись из его объятий и повернувшись к нему лицом. – Мы только что получили дурную весть. Убит Андерс.

Он округляет глаза.

– О, Саския, мне так жаль. Наверное, твоя мать сейчас безутешна.

Я представляю себе, что в руке у меня нож. Когда я покончу с тобой, горе твоей матери будет еще более безутешным. Но пока еще рано. Он должен верить, что я влюблена в него и воображаю, будто он на моей стороне. Однако искушение слишком сильно, и я не могу не подразнить его.

– Да, она убита горем, – говорю я, – но у совета есть зацепка, которая, возможно, позволит им определить виновного, так что, кем бы он ни был, будем надеяться, что скоро он будет пойман.

Деклан вздрагивает – почти незаметно, но это едва различимое подергивание мышц наполняет меня мстительным удовольствием. Однако его лицо тут же вновь становится бесстрастным.

– Я тоже на это надеюсь. – Его пальцы обхватывают мои запястья, и я радуюсь тому, что вчера перед походом в костницу подновила фальшивую метку любви. – Я могу тебе чем-то помочь? – Его ладони гладят мои руки и задирают рукава. Я пытаюсь опустить их, но делаю это недостаточно быстро, и его взгляд цепляется за мою метку мастерства.

Его глаза вспыхивают.

– Раньше ее тут не было.

Передо мной будто встало видение – видение будущего. Настоящий момент – Деклан застал меня в доме одну с чашей, полной костей, и зажженной палочкой благовоний – вот он соображает, откуда взялась моя метка мастерства, – вот доносит на нас Верховному совету – вот матушку лишают статуса Заклинательницы Костей и, возможно, она оказывается в тюрьме.

Как же мало нужно, чтобы погубить и ее, и меня.

Но тут я вспоминаю своего отца. Вспоминаю его мудрые слова.

– Обычно самое вероятное из возможных объяснений и бывает верным, – сказал он мне как-то раз, когда я пыталась разгадать его стратегию в игре «Ветра и течения». – Так что, услышав хлопанье крыльев, следует предположить, что это птицы, а отнюдь не драконы.

Наиболее вероятное объяснение того, что в чаше лежат кости, – это гадание, к которому готовилась моя мать, когда ей вдруг пришлось уйти. А мою метку мастерства вполне можно объяснить тем, что я достигла высот в том ремесле, к которому меня приписало доведывание. У Деклана нет причин не доверять мне, если я не дам ему их сама.

– Знай я, что метка мастерства домашнего учителя окажется такой большой, мне бы наверняка захотелось чего-то другого, – говорю я, придав своему тону долю беззаботности.

– Но еще же слишком рано для достижения вершины мастерства. Ведь ты учишь Уиллема еще совсем недолго.

Я возмущенно округляю глаза.

– Ну спасибо. Ты хоть представляешь себе, насколько трудно учить этого ребенка, учитывая, что представляет собой его мать? Я удивлена тем, что эта метка не появлялась так долго.

Деклан смеется, и мое напряжение спадает. Он проводит по метке большим пальцем.

– А почему у нее три угла?

– Тело, разум и дух. Три краеугольных камня всестороннего образования.

Он удовлетворенно хмыкает. Видимо, мой ответ убедил его – подозрение исчезает с его лица. Притянув меня к себе, он целует меня в лоб. Я заставляю себя не отшатываться.

– Мне нужно идти, – говорит он.

– Так скоро? – спрашиваю я, охваченная облегчением.

– Речь идет о срочной доставке. Но обещаю – скоро мы увидимся вновь.

Надеюсь, что исполнить это обещание ему так и не удастся.

* * *

Кости бабули затягивают меня в видение с еще большей скоростью и силой, чем когда-либо прежде.

Но это все равно что пытаться плыть по бурным волнам. Образы накатываются на меня, сменяя друг друга, сбивая с толку, – вот матушка стоит на берегу реки, глядя на воду; вот Деклан и Лэтам сидят в углу пивной; вот Эйми ест спелое яблоко. Не знаю, что именно я вижу – прошлое, настоящее или будущее, мне непонятно даже, что я вижу вообще. У меня кружится голова.

Для гадания я решила использовать свою собственную кровь. Быть может, она в достаточной мере похожа на кровь матушки, чтобы я смогла увидеть ее на нынешнем заседании совета или даже заглянуть в будущее, дабы узреть таящуюся в нем опасность.

Мало-помалу перед моим взором вырисовывается морщинистое лицо, мудрые серые глаза, кривая улыбка, полная лукавства и любви. Мое сердце замирает. Я вижу не матушку, а бабулю.

Меня охватывает острое чувство бессилия. Мне так хочется броситься в ее объятия, прижаться головой к ее плечу, обнять ее и, улегшись рядом с нею на траве, засыпать ее вопросами. Я чувствую одновременно и радость оттого, что снова вижу лицо бабули, и печаль оттого, что на самом деле ее больше нет.

Бабуля сидит перед зеркалом за своим туалетным столиком, расплетая косы, и ее седые волосы струятся по спине, точно снег. Она напевает себе под нос, и я узнаю мотив – это старинная колыбельная, которую она часто пела мне, когда я была мала. В дверь ее комнаты тихо стучат.