Сам мистер Бакстер сидел в кожаном кресле. Он пошевелился, и я вздрогнул от неожиданности, тут же почувствовав, как напрягся детектив Гейтс.

Из-под одеяла показалась худая рука мистера Бакстера – не затем, чтобы поманить меня к себе или как-то иначе засвидетельствовать свое почтение, а чтобы прижать к губам насадку небольшого металлического баллона, из которого он что-то вдыхал. Старик откашлялся.

Человек в черном костюме с ним рядом сказал:

– Рэнсом здесь.

Он говорил с сильным акцентом офицера Линии.

Брови мистера Бакстера дернулись.

Гейтс толкнул меня вперед.

– Рэнсом, – почти неслышно проговорил мистер Бакстер. – Рэнсом.

– Человек, заявивший, что создал Процесс, производящий свободную энергию, мистер Бакстер, – объяснил Шелби. – Который украл у…

– Да, да. Я знаю, знаю, кто он. Что ж, дай-ка посмотрю на тебя. Посмотрю на вора.

– Я не вор.

– Конечно же вор, сынок. Та штука – моя собственность, у меня и документ на нее есть, правда, Шелби? А, Уотт?

Шелби пробормотал что-то подобострастное в знак согласия. Линейный кивнул, не сводя с меня глаз. Я решил, что это и есть Уотт.

– Я ничего вам не скажу о Джоне Кридмуре, – заявил я, – ни о Лив, ни о чем другом – я, как и вы, знаю о них только то, что читал в газетах. Я…

– Поздновато уже, сынок. А, Уотт? Поздновато. Карты раскрыты, секрет уже не секрет. Деловые отношения не повернуть вспять. В делах нужно не горевать, а бить в ответ сильнее. Конкурировать. Поэтому ты и здесь, сынок.

– Я свободный человек, мистер Бакстер, и Процесс принадлежит мне. Я могу делать что хочу и где захочу. Когда-то я мечтал работать вместе с вами. Теперь это в прошлом. Может, у вас и есть деньги, но у меня есть правда. Я намерен отстаивать свои права и доведу дело до суда, если потребуется.

Гейтс рассмеялся. Никто больше не смеялся до тех пор, пока не засмеялся мистер Бакстер, после чего к нему присоединились все, кроме линейного.

Шелби перестал смеяться и притворился, что старательно вытирает выступившие на глазах слезы.

– Позвольте кое-что прояснить, мистер Рэнсом, – сказал Шелби. – Если дело дойдет до суда, будет не важно, кто изобрел Аппарат. На момент, когда вы… мм… вступили в пользование этим механизмом, вы жили в городе Восточный… мм… Конлан, верно? И насколько мне известно, вы, как и ваша семья, были в долгу у властей этого города, а именно корпорации «Северный свет», принадлежащей, разумеется, Тресту Бакстера. Соответственно, если встанет вопрос об авторстве, вы обнаружите, что право собственности на подобные устройства безоговорочно принадлежит Тресту. Более того, скрывшись из Конлана и не рассчитавшись по долгам, вы нанесли Тресту явный ущерб, который…

Мистер Бакстер снова взял в рот мундштук от баллона и глубоко вдохнул, не отрывая от меня глаз.

– Это ложь, – заявил я.

Знаю, ответ так себе. Слова Шелби не были ложью – несправедливыми и абсурдными, но не ложью.

Бакстер выдохнул:

– Правда тут ни при чем, сынок. Все дело во власти. У нас она есть, а у тебя нет. Будущее принадлежит нам. Так всем будет лучше.

– Мы? Нам? Мистер Бакстер, я всегда вами восхищался, с самого детства… лифт, аммиачный ледогенератор, кассовый аппарат и другие изобретения, свобода, слава, богатство… я всегда представлял, что когда-нибудь приду к вам, вы увидите, насколько значителен Процесс Рэнсома, и мы… посмеемся, если желаете, от души посмеемся, но как вы можете работать на этих людей? Почему, когда вы продались Линии, мистер Бакстер?.

Детектив Гейтс пнул меня под зад, так что я ахнул и замолчал. Ни в чем его не виню. По крайней мере, благодаря ему я не опозорился еще больше.

Я подумал, что ничего не понимаю в этом мире. Глаза у меня налились слезами. Я вспомнил, как когда-то краем глаза увидел мир Племени, но не мог его оценить – у меня не было для этого слов. Так я себя чувствовал и в кабинете мистера Бакстера.

Затарахтел телеграфный автомат, и двое юнцов со всех ног бросились к нему из своих углов, чтобы первыми записать телеграмму. Победитель передал текст линейному, который покачал головой, не посчитав нужным показать его мистеру Бакстеру. Старик закашлялся, а потом взглянул на меня:

– Так что, готовы поговорить о делах по-мужски, профессор Рэнсом?

Портрет мистера Бакстера

Разговор о делах с мистером Бакстером оказался не таким интересным и радостным, каким я его себе представлял, но тем не менее весьма поучительным. Если бы всех профессоров университета Ванситтарта удалось каким-то образом загнать в тот кабинет, им не удалось бы рассказать о мире столько, как мистер Бакстер, гори он в аду.

Когда мистер Бакстер начал работать на Линию? Еще до моего рождения. Юношей он взял в руки оружие и сражался за Линию в Логтауне, Комстоке, Блэк-Кэпе, в войсках Свода, Глорианы, а затем Локомотива Хэрроу-Кросс. Как старик объяснил, этим передвижениям он был обязан повышениями, так как взбирался по карьерной лестнице все выше и выше – к самому сердцу Линии в Хэрроу-Кросс. Локомотив этой станции был старейшим, а значит, главным в их иерархии. Многие простые люди не различают Локомотивы, как не различают грозовые тучи, но между ними царит жесткая иерархия. Без иерархии Линия ничто.

Другое распространенное заблуждение заключается в том, что Линии нет пользы от сметливых, харизматичных и амбициозных людей. На самом деле Линия находит пользу во всем. Все в мире можно заставить работать на себя. На Краю, с его до сих пор не установившимися порядками, Линия действует с размахом, грубо и безжалостно, но здесь, в сердце земель, ей выгоднее надеть более человечную маску. Для этого линейным и нужен был мистер Бакстер. Хэрроу-Кросс сделал ему имя, снабдив его капиталом и патентами. Они вымостили его дорогу к успеху. Мистер Бакстер никогда не продавался Линии, потому что продавать было нечего. И он сам, и Трест Бакстера, и корпорация «Северный свет», и детективное агентство Бакстера, да и все остальное с самого начала было создано Линией, так же как ракета, упавшая тогда на «Гранд-отель» в Мелвилле. Старик не испытывал на этот счет ни стыда, ни гордости, говоря об этом как об абсолютной истине. А – это А, два плюс два – четыре, а власть есть власть. Удача тут ни при чем, законы истории тоже. Хотя все было с точностью до наоборот. В действительности мистер Бакстер не написал и даже не удосужился прочитать ни слова из «Автобиографии». Старик был почти полностью лысым, а оставшиеся волосы казались жесткими, как щетина. Его кожа имела желтоватый оттенок. Думаю, в молодости он был красив, но молодость осталась в прошлом. Взгляд у него был острый, но тело поношенным, как тряпка. И все же мистер Бакстер, разумеется, был не обычным восьмидесятилетним стариком. Худой, как палка, хрипевший, без конца заходившийся кашлем и, похоже, почти глухой, он не ерзал на месте. Он не делал лишних движений. Он был спокойным, как Локомотив.