Опасения оказались не напрасными, последствия праздника – фатальными. После нашего отъезда в пьяной драке насмерть зарубили топором младшего сына хозяина. Занемогший отец наезжал позже к врачам в Ленинград. Заходил, делился размышлениями:

– Мучается человек своей ненадобностью. Особенно молодёжь. Тоска изгрызает. Многие уж побросали деревню. А тем, что остались, куда деваться?

И всё-всё это творилось на земном белом свете? В одно и то же столетие?

* * *

Маша, актриса, младшая дочь Володи, разошлась с первым мужем. Вышла замуж вторично. Однажды Володя бросил мимоходом: «Хочу устроить их здесь в какой-нибудь театр». Чуть позже Мария Семёновна тихонько спросила меня:

– А ты хорошо подумала?

– О чём?

– О том, что Машина мать тоже может сюда переехать.

Со мной Володя эту тему не обсуждал. Но, конечно, ни при каких обстоятельствах я не могла быть против того, чтобы дочь с отцом жили рядом. В скором времени Маша с мужем переехали в Ленинград. Они были приняты в один из ленинградских театров. Получили комнату в центре города. Они часто бывали у нас. Их жизнь, их театральные дела обсуждались нами совместно. Маша ожидала первого ребёнка. Вокруг неё образовалась атмосфера бережного участия, в которое были включены все.

Володя с мамой летом отдыхали под Ленинградом, Машина мать – на юге. Я в ожидании отпуска находилась в городе. Страхи и треволнения за дочь мужа не могли меня не коснуться. 9 июня 1970 года у неё родился сын. Нетрудно представить, как рождение ребёнка сплотило прежнюю семью.

На регистрацию новорождённого во Дворец малютки собрались все: мать Маши, мать Машиного мужа, Володя и Мария Семёновна. Я осталась в квартире одна.

Ситуация напомнила пережитое в доме Бахаревых, когда мой одиннадцатилетний сын показывал фотографии, где они вместе с отцом что-то стругали, шли через поле к реке купаться, стояли возле телёнка. Полноправная хозяйка, Вера Петровна хлопаньем дверей демонстрировала отношение к моему присутствию в их доме. А я, как в дурном сне, продолжала «незаконно» сидеть, не понимая, куда мне деться. И сейчас – исключённость из всего. Ощущение «заветной двери», за которую людей уводит отчаяние. Всё это было осознано в тот день ещё и ещё раз.

В дверь позвонили. На лестничной площадке стояли Маша с младенцем на руках, муж Маши с бутылкой шампанского, а за ними – Володя с мамой.

– Прямо из Дворца спешим к вам, Тамара Владимировна, отпраздновать событие, – объявил молодой отец. – Наш сын Сашенька получил сегодня медаль «Рождённому в Ленинграде»… Да неужели вы думали, что на таком празднике мы обойдёмся без вас?

Попытка детей принять двойную ситуацию в семье, простить взрослым их каинство? Да. Что-то в тот день Володины дети спасли.

Семья была неотторжимой частью Володиной жизни и его сознания. Он нёс за неё ответственность. Но было и ещё что-то: Володя, с его непосредственностью, конечно же, рассказывал мне о том, как любил вторую жену. Смешон и наивен был его счёт к ней за склонность всё чернить. Этим ли доводам было тягаться с любовью? Володино «хочу домой» прямо говорило о ещё живом чувстве к бывшей жене. О том же говорила и тревога, которую он то и дело обнаруживал: «Ей нужен отдых», «Она себя неважно чувствует», «Она замучена домашней работой»… Каждодневные, по часу, телефонные разговоры обо всём происходящем в семье дочери, Володины визиты к ним были в его жизни величиной постоянной.

Володя сумел рвануться и уйти из семьи. Его вела потребность прожить «в голос» гражданские чувства, смятые репрессивными временами, когда не удавалось защитить арестованную жену или друга. Когда же всерьёз заходила речь о его возвращении в прежнюю семью, он удивлялся: «Ты хочешь, чтобы я умер?»

– Чего ты хочешь? – спрашивала меня наведывавшаяся в Ленинград Хелла.

«И правда, чего же я хочу?» – спрашивала я себя.

Глубоко внутри нас существует особая «палата мер и весов». Там взвешиваются наши искушения, там проверяется цена наших оступок и мера нашей собственной вины.

Выслушав мою речь о неистребимой одинокости, Хелла напомнила:

– Рай – это что? Рай – это то, что не ад.

О да! Память об аде – серьёзная память…

* * *

Кумиром Володиной юности была актриса Е. А. Полевицкая, покорившая его когда-то исполнением роли Маргариты Готье в «Даме с камелиями» Дюма-сына. Узнав, что она живёт в Москве, он загорелся идеей навестить её, уточнить одну из мизансцен для своей книги и расспросить об антрепризах. В Москве мы разыскали номер её телефона, созвонились, и она пригласила нас к себе.

Володино поклонение доставило ей минуты явного счастья, воодушевило, вернуло в прошлое. Она рассказывала нам, как по-разному играла Маргариту Готье в России и в Германии. Тут же проиграла сцену, когда после объяснения с отцом Армана Дюваля, отчаявшись, в бессилии волоча за собой стул, доходила до постели. С наивным лукавством призналась, как антрепренёр попросил её посвятить в тайны своего мастерства молодую актрису, получившую её роль, и как она постаралась от этого увильнуть. Она и сейчас пленяла женственностью, артистичностью и совершеннейшим непониманием того, как изменились времена. На её письменном столе стояла фотография актрисы Людмилы Чурсиной, которой она восхищалась: «необычайно одарённая», «необычайно талантливая».

После визита к Полевицкой мы отправились на выставку венгерской промышленности. Обойдя часть павильонов, присели на скамью отдохнуть. Обменивались впечатлениями – и вдруг он занервничал:

– Посмотри наискосок, направо. Видишь, там сидят двое пожилых людей? Это мой двоюродный брат, писатель Лев Славин, с женой. Я боготворил Лёву в детстве. В последние годы у нас разладились отношения.

– Из-за чего?

– Так. Семейная история.

– Всё так серьёзно? Ты сам не свой. Решился же поехать к Полевицкой? Подойди и к брату.

– Пойдём вместе.

– Давай лучше просто пройдём мимо них, как бы случайно.

Способ сработал. Володя познакомил нас.

– Каким образом ты в Москве? – спросил Славин.

– Мы только что от Полевицкой. Помнишь, как в Одессе…

И разговор между братьями сразу обрёл непринуждённость.

– Ты пишешь воспоминания? – заинтересовался Лев. – А где работаешь?

– В Ленинграде.

– Да что ты! На следующей неделе мы едем в Ленинград. Приглашают на «Ленфильм». Есть такой режиссёр – Полока. Собирается ставить фильм по моей пьесе «Интервенция».

С того самого приезда Славиных в Ленинград, с визита к нам и началась наша благословенная многолетняя дружба, во многом сказавшаяся затем не только на моей судьбе, но и на судьбах старшей Володиной дочери Маечки и двух её сыновей – Вовы и Андрюши.

Славины остановились в гостинице «Европейская». Обедать приходили к нам. Билеты в театр брали на четверых. В филармонии