Маркус

Она — моя слабость. Держу пари, она и сама об этом знает.

Пари… Будь я проклят! Будь я проклят миллион раз!

— Замолчи, — приложившись указательным пальцем к моим губам, Каталин коротко качает головой. — Не надо так говорить.

Она молчит, и я молчу вместе с ней, не решаясь заговорить первым. Ей еще неизвестно, что я сел в машину и уехал вместо того, чтобы обсудить с двоюродной сестрой мой проступок. Вместо того чтобы объясниться с Пьетрой, я скомандовал парковщику пригнать Ferrari. Мне не забыть циничный и мстительный взгляд кузины. Я был на нее так зол, так зол… Тогда казалось, что самое верное решение — это убраться вон. А теперь меня бьет дрожь от представления, что уже утром Каталин доложат, какой я ублюдок.

— Тебе нужно поспать, — опустив глаза, потому что не в силах наблюдать ее безграничное доверие, дотрагиваюсь до пушистого одеяла. — Если что-нибудь будет нужно, ты сможешь найти меня в соседней комнате.

Второй раз за недолгую беседу прижавшись губами к ее лбу, я провожу пальцами по бархатной коже предплечий Каталин, с трудом сдерживая себя, чтобы не взять ее без лишних разговоров.

— Ты шутишь, да? — она рассеяно улыбается и, ухватившись руками за мою шею, облизывает языком кадык.

Я громко выдыхаю, отстранившись. Приходится держать малышку за локти, дабы она снова не вцепилась меня. Хочу этого, до безумия хочу. Но пока Каталин не будет осведомлена о моем опрометчивом промахе, я не стану с ней спать.

Она играется с моей выдержкой, приступая непослушными пальцами расстегивать пуговицы. Не надо было ослаблять хватку. Сжав тонкие запястья, заглядываю в чудесные сапфировые глаза.

— Пожалуйста… Я умоляю тебя…

Она приглушенно хохочет мне в плечо.

— Что происходит, Маркус? — выдает недоуменно беззаботным голосом.

Безмятежна и блаженна.

Моя Каталин.

Солнце взойдет — и все изменится.

— Подожди, — возражаю ее поползновениям и заставляю взглянуть на себя; мои ладони слегка надавливают на высокие бледные скулы. — Подожди, послушай…

Она освобождается от моих рук, переместившись оперативно на середину кровати. Я бы не сказал, что Каталин в озорном, кокетливом расположении духа. Напротив — она настроена по-боевому, а это плохо. Зажмуриваюсь, когда крошка, завладевшая моими мыслями, берется за концы синей футболки снимает ее через голову. Теперь эта вещь пропахла ею. В конце концов, у меня останется хоть что-то от Каталин в случае, если она не простит мою ошибку.

А она не простит.

Я не выдерживаю и все-таки распахиваю глаза — на ней бежевый кружевной бюстгальтер-полукорсет. Не отводя обжигающего взгляда, она спускает бретельку треугольной чашечки вниз. Я сглатываю гигантский ком в горле, ощутив, как внутри что-то треснуло. Это безоговорочно разбились вдребезги те лживые обещания, которые я сам себе давал.

Ничтожество!

— Szeretlek, Marcus*1, — прохрипела мне в губы, Каталин, когда я придавил ее своим телом.

Замотав озадаченно головой, смотрю на нее с растущим интересом.

— Что? Что ты сказала? — Утренней щетиной царапаю аккуратный подбородок моей крошки.

Она растягивает губы в ленивой улыбке, а после закатывает глаза от удовольствия — я ласкаю ее руки чуть выше локтя, касаясь время от времени языком атласной безупречной кожи.

— Ты даже не представляешь, какой я, — сипло вставляю между чувственными прикосновениями. — Ты даже не предполагаешь, как можешь ненавидеть меня.

Я разрываюсь. Я горю. Каталин в ответ смеется, прижимается теснее и потом сладко вздыхает.

— Глупости, — слетает с ее аппетитных губ. — Иди сюда.

Вероятно, она может слышать, как хлестко, как сокрушительно мое сердце ударяется о ребра. Я думал, что разрушу ее мир, когда правда всплывет наружу. Но, выяснилось, что я уничтожаю самого себя. Ежедневное вранье попросту губит.

Каталин легко справляется с запонками. В следующий миг и вовсе энергично стягивает с меня рубашку.

— Знаешь, я так сильно скучала по тебе, — признается моя девочка полушепотом. — Я столько раздумывала о нас; о том, какой ты на самом деле. А этим вечером убедилась, что не смогу разочароваться в тебе. Ты мой герой, — она одурманивает меня поцелуем, — понимаешь?

Боже, нет.

Нет-нет-нет.

Нет, это не так…

___

*1 — Я люблю тебя, Маркус. (венгерский язык)

Каталин

Маркус так нежен, как никогда прежде. Отбросив мой лифчик в сторону, он вновь опускается. Заскользив языком вокруг оголившегося соска, Марк встретился со мной глазами. Пристальный взгляд малахитово-кофейных глаз действует на меня, как доза кокаина для наркомана. Он раньше никогда не был мне так нужен, и это в какой-то степени внушает опасение.

Дразнящие пальцы добираются до ткани трусиков. Через нее Маркус прошелся ими по моему центру, чуть надавливая. Частое дыхание сменилось непроизвольным стоном, который мне не удалось сдержать. Остатки разума исчезают, испаряются в воздухе, когда Марк вновь смотрит на меня. Его каменный стояк упирается в меня сквозь кружево нижнего белья. Я всхлипываю громче, когда ладонь Ферраро по-собственнически надавливает на грудь и поглаживает ее. С шипением выдыхая, он прижимается еще плотнее к коже членом.

Мне его так возмутительно мало!

Всхлипы звучат громче, я не могу контролировать их. Я и не хочу. Мысли, словно окутаны туманом; нынешние моменты состоят из дуэта — предвкушения и экстаза. Напряжение нарастает. Здесь невыносимо жарко, но ни о чем другом я ни думать, ни мечтать не могу.

— Мне кажется, я умру, если позже ты пожалеешь…

Маркус двигает бедрами. Перебиваю его с гортанным стоном:

— Не пожа-а-алею…

Выгибаюсь в спине сильнее на мятых простынях. Руки цепляются за подушки, сползают по стеганому изголовью кровати. Требовательные мозолистые ладони бродят по телу, как по своему законному владению. И все же одновременно с этим у Ферраро мастерски выходит быть трепетным.

Чувственным.

— Nem tudok élni nélküled,*1 — кайфуя от ощущения обнаженного торса Марка на моем животе, бормочу у него над ухом.

Он отвлекается от процесса стягивания с меня трусиков и еле заметно мотает головой. Его мускулистые руки, конечно, обездвиживают, но взор любимого оказывает… колоссальное влияние. Я чувствую себя прикованной к награмождению из подушек.

Маркус разглаживает мою межбровную складку, впустив с надрывом воздух в легкие.

— Это по-венгерски, да? Ты говоришь по-венгерски?

Я не отрицаю и не подтверждаю его подозрения. Мне до жути нравится, когда азарт и пыл вдруг сменяются будничным любопытством. Красноречивое молчание затянулось. Марку это не нравится. Он намекает на это, не проронив и звука. Его губы безжалостно обжигают кожу на животе. И после, разместившись между моих ног так, что язык достает миниатюрного бантика, украшающего трусики. Он наконец-то избавляет меня от них: сначала ткань ползет вверх по бедрам, а потом соскальзывают по икрам на постель. Маркус отбрасывает их в угол комнаты, просканировав меня хищным взглядом.