— Попроси Козимо прийти ко мне. Вместе с нотариусом.

Она поняла все, даже больше — поняла не только его явные, но и тайные мысли, тайные движения его души:

— Бальтазар, только те пожертвования имеют цену, которые не требуют благодарности.

Некоторое время он сидел молча, глядя прямо перед собой, потом устало кивнул:

— Ты права, все будет тайно. Этим я искуплю хотя бы часть вины перед Господом. Позови Козимо.

Бальтазар Косса, бывший папа Иоанн XXIII, бывший пират и прочее… прочее… оказался прав в своих предчувствиях, он не прожил и года, тихо угаснув в доме, отремонтированном Контессиной и предоставленном в их с Имой распоряжение. В обычной его смерти не усомнился никто из видевших Коссу в последние месяцы, три года Гейдельбергского каменного мешка смертельно подорвали его здоровье.

Своими душеприказчиками Бальтазар Косса оставил Медичи, взяв с них слово позаботиться об Име, а также похоронить его с честью, написав на надгробии «папа Иоанн». Завещал он Джованни де Медичи и самую ценную свою реликвию — фалангу пальца Иоанна Крестителя. Има от такого наследства отказалась:

— Не стоит, Бальтазар. Для монашеской жизни я не гожусь, а для мирской это слишком серьезно.

Медичи выполнили последнюю волю Коссы, похоронили его в Баптистерии (куда уж круче!), саму гробницу спроектировал Микелоццо, а надгробие изваял Донателло, и там действительно написано «папа Иоанн XIII». Мраморный Бальтазар Косса и сейчас лежит, чуть повернув голову к посетителям и внимательно наблюдая, все ли сделано так, как он завещал.

Папу Мартина такое надгробие страшно возмутило, но Медичи сослался на последнюю волю умирающего.

К счастью, папа Мартин уже отбыл в Рим, появилась такая возможность, и приступил к исполнению своей мечты, которая во многом совпадала с мечтой гуманистов — возродить былое величие Вечного города. Только если Никколи и его компания мечтали возродить больше философию и литературу, а такие, как Брунеллески и Донателло, на основе знаний и умений древних создать свое, то папу Мартина больше волновало возрождение Соборов и церковных построек. Что ж, это его стезя.

Еще через год, в 1420-м, умер Бенедетто де Барди, это означало изменения в банке. Джованни и Козимо решили, что пора забирать его себе весь, выкупили доли наследников, но сразу же ввели новое правило: все управляющие имели свои доли в отделениях. Это было справедливо и выгодно, человек будет работать куда лучше, зная, что получит свою долю прибыли.

И наконец, самым важным изменением для Медичи было то, что Джованни де Медичи решил отойти от дел. Ему шестьдесят, устал, был еще крепок, но чувствовал, что пора передавать бразды правления Козимо.

Во главе банка Медичи встал самый сильный из семьи за все время его существования — Козимо ди Джованни де Медичи.

Джованни ди Биччи де Медичи умирал и понимал это. Ему было уже шестьдесят восемь, он многое повидал и многого добился в своей жизни, после смерти отца ему, как одному из самых младших, не досталось почти ничего, но родственники не дали пропасть, мальчишку взял на обучение Вьери де Медичи. И вот теперь готовился к путешествию в мир иной богатый флорентийский банкир. Восемь лет назад он передал успешный банк сыновьям, оставшись лишь советником, за это время вполне убедился, что Козимо и Лоренцо справляются лучше некуда, и мог быть за будущее своего финансового детища спокоен.

Передав банк сыновьям, сам Джованни решил немного поиграть в политику и в меценатство. Политика началась (и закончилась) двухмесячным пребыванием гонфалоньером справедливости и участием в обсуждении новой системы налогообложения, за которую богатые люди Флоренции благодарить уж никак не могли, ведь налоги начали взимать не подушно, а с дохода. А меценатство выразилось в сотрудничестве с Брунеллески и Микелоццо. Оба были архитекторами, но если Микелоццо выполнял заказы без капризов и истерик, то с Брунеллески проблемы продолжались. Он спроектировал прекрасное здание Воспитательного дома — приюта для подкидышей, а также занимался восстановлением сгоревшей церкви Сан-Лоренцо — почти семейной церкви для Медичи. Во все это Джованни вложил немалые средства.

Микелоццо переделывал виллу в Кареджи, там же в Муджелло, обновлял Треббио и Кафаджолло, занимался другими строительными проектами семьи Медичи.

Но главное — Брунеллески начал проектировать купол Санта-Марии дель Фьоре! Появилась надежда, что он исполнит мечту нескольких поколений флорентийцев. Забегая вперед, можно сказать, что исполнил, и с тех пор символом Флоренции и главной точкой ее притяжения является красный купол собора. Правда, Джованни де Медичи этого уже не увидел.

Он обзавелся вторым внуком — в 1421 году Контессина родила Козимо второго сына, о котором его бабушка Наннина сказала, что это вылитый Дамиано, но назвали малыша в честь деда Джованни. Джованни ди Козимо де Медичи действительно не был похож на своего спокойного и тихого старшего брата Пьеро. Он истошно орал, если хотел кушать, требовал к себе постоянного внимания с младенчества, а когда подрос, быстро усвоил, что является любимцем семьи, и без зазрения совести этим пользовался.

Как часто бывает у бабушек и дедушек, внуков любят и балуют больше собственных детей. Строгие к Козимо и Лоренцо, Джованни и Наннина попустительствовали младшему из сыновей Козимо, балуя мальчишку.

У Лоренцо и Джиневры детей пока не было, Джиневру мучали выкидыши, но Лоренцо успел по-настоящему полюбить жену и разводиться с ней из-за этих проблем не собирался.

Между собой Козимо и Лоренцо жили дружно, их жены тоже. Контессина твердой рукой вела свой дом, пользуясь у сыновей и слуг таким же непререкаемым авторитетом, как Наннина у себя. Даже Джованни-младший, который мог капризничать перед отцом, не рисковал делать это перед матерью. Контессине тоже не удавалось родить третьего ребенка, это ее очень расстраивало, но женщина не подавала вида, впрочем, как всегда. Она давно научилась следовать собственному совету, который когда-то дала Джиневре: если хочешь быть счастливой в этой семье, научись быть таковой сама по себе, для мужчин Медичи главное их дело, хотя они прекрасные мужья и отцы. У нее было свое дело — производство галантереи, которое приносило неплохой доход, много времени отнимали заботы о загородных имениях. Наннина, которая уже тоже перешагнула шестидесятилетний рубеж, с удовольствием перекладывала эти заботы на плечи невесток.

Джованни ди Аверардо де Медичи умер в феврале 1429 года.

Предчувствуя, что настали последние дни, если не часы, он подолгу беседовал с сыновьями, особенно с Козимо. И говорил со старшим сыном не о делах банка, не о политике, а о семье Медичи.

— Козимо, когда-то я завидовал Аччайуоли, Пацци, Строцци… да много кому, потому что они были едины. Медичи же всегда страдали из-за своей разобщенности. Запомни, сын, семья жива, только пока она едина. И речь не только о тебе и Лоренцо, вы, хвала господу, одно целое, а обо всех Медичи. Я не смог, не успел сплотить всех в единый сжатый кулак, а Аверардо не сможет.