Аккуратно застеленная кровать, чистота, порядок, общее ощущение стерильности, которое нельзя было описать – только почувствовать, роднили эту квартирку-студию со всем остальным, что Джейн видела в Доменной Печи.

Они направились к внутренней двери, за которой, видимо, находился коридор. Когда они подошли, дверь открылась.

На пороге стоял полный мужчина в белой форме, с красным лицом, пронизанным прожилками.

– Кто вы?

Раньше в библиотеке, видимо, имелись книги, теперь же тянувшиеся на несколько сотен футов полки, изготовленные из орехового дерева, были очищены от пыли и натерты до блеска, но пусты. В воздухе не витал запах состарившейся бумаги, газеты и журналы не ждали, когда их прочтут за инкрустированным столом в центре этой просторной комнаты.

Дверь открылась, и Харли напрягся, но вошли еще трое детей. Теперь их стало шестеро. Первыми появились Дульсиана Мосс и Дженни Бун, за ними – Бобби Экафф, который с преувеличенной осторожностью закрыл дверь, словно от малейшего щелчка прибежали бы адские гончие и набросились бы на них.

Оказавшись здесь, Дженнифер Бун месяц или два все время плакала, тосковала по дому и мучилась оттого, что мать обрекла ее на заключение, сказав лишь одно: «Это к лучшему». Когда слезы закончились, Дженни начала закалять себя, так, словно готовилась к побегу из школы и из города, намереваясь пробраться туда, куда еще не проникло безумие. Она была медлительной рохлей, но после многомесячных упражнений обзавелась крепкими мускулами и хорошей реакцией. Бледная кожа стала загорелой. В каштановых волосах появились светлые пряди – даже зимнее солнце в больших дозах способно на такие подарки. Грусть Дженни сменилась злостью, а потом – непоколебимой решимостью.

Одиннадцатилетняя Дульсиана Мосс, когда-то пухленькая, теперь похудела, губы у нее побелели, глаза лишились глубины. Поначалу разговорчивая, она спокойно пережила расставание с семьей, уверенная, что за ней приедут через несколько дней, но постепенно израсходовала почти весь свой запас слов и теперь говорила кратко и только по необходимости. Дочь атеистов, Дульсиана берегла слова в первую очередь для Бога; да, Он никогда ей не отвечал, но и не предавал ее, как предали те, кто в него не верил.

Бобби Экафф, ровесник Харли, отвлекался на мысли о более близких ужасах, обещавших обрушиться на них не через два года, а куда раньше. С каждой грозой он ждал катастрофического наводнения и удара молнии, которая расколет его пополам, как некогда расколола дуб во дворе их дома. Каждый ветер мог привести с собой торнадо, который унесет его в никуда, каждый укус паука или пчелы он считал смертельной раной и потом выздоравливал с привычным удивлением. В тот день, когда родители привезли их сюда, Бобби стал свидетелем смерти своей четырехлетней сестры на ступеньках портика. Римона кричала и плакала, затем впала в истерику, не желая расставаться с родителями, и огорченный отец встряхнул ее, пытаясь вразумить. Слишком сильно. Может быть, она получила множественные сотрясения и ее мозг ударился о вогнутую поверхность черепа. Может быть, порвалась артерия. Девочка обмякла в руках отца и упала на дорожку, из носа потекла кровь, которая вскоре остановилась. Мать и отец Бобби были безутешны. Но недолго. Они пришли в себя с безотказностью, свойственной только измененным людям, словно скорбь была пылью, которую мог рассеять легкий ветерок, после чего оставили мертвую Римону на дорожке и уехали. Работники школы похоронили девочку в северном конце участка, положив ее на известковую постель и накрыв известковым одеялом.

Иногда Харли спрашивал себя, сколько еще детей так же воспротивились своей участи и получили смертельные повреждения, пусть и случайно.

Часы показывали 7:59.

В ответ на вопрос краснолицего о том, кто они, Джейн сказала:

– Поиграем в маньчжурского кандидата.

Именно эти слова с маниакальным упорством вставляла Кора в свои писания.

– Хорошо, – ответил он, и внутреннее напряжение в нем исчезло. Он стоял в дверях и разглядывал Джейн с терпеливым любопытством усталой собаки, ждущей, когда хозяин скажет ей, что пришло время покинуть место у очага и отправиться спать.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Сет Доннер.

– Входи, Сет. Присаживайся.

Он подошел к стулу, на который указала Джейн, сел и наклонил тяжелую голову, словно боялся пропустить хоть одно сказанное ему слово. Его глаза напоминали стеклянные гляделки помощника чревовещателя – прозрачные, как слой свежей воды толщиной в дюйм.

Не из богохульства, а скорее из желания произнести краткую молитву Лютер прошептал:

– Господи Иисусе.

– Сет, сколько еще работников живет на территории школы? – спросила Джейн.

– Семь. Еще семеро.

– И восемь вместе с вами?

– Да.

– Где остальные семеро?

Сет, казалось, прислушивался к голосу, неслышимому для них. Наконец он сказал:

– В кухне и столовой. Скоро уже время обеда.

– А дети там?

– Нет. Только персонал.

– А где дети?

– В своих комнатах, наверху.

– Почему ты так уверен?

– Мне известно, где их локаторы.

– Локаторы? Что за локаторы?

– Локаторы в их обуви.

– Откуда вам это известно?

Он нахмурился:

– Мне известно об их локаторах постоянно. Со времени апгрейда.

– Апгрейда? Что это такое – «апгрейд»?

– В прошлом декабре.

– Что подвергалось апгрейду?

– Вы же знаете. Апгрейд.

Недоумевая, Джейн сменила тему:

– Сколько здесь детей?

– Восемь.

– По одному на каждого из вас.

– Да.

Руки его безжизненно лежали на коленях, одна была повернута ладонью вверх, словно он легонько удерживал что-то, пытавшееся улететь с его ладони.

Джейн, благодарная этому человеку за уступчивость, одновременно испытывала к нему отвращение, доходящее едва ли не до приступов тошноты. Допрос этого опасного негодяя, привязанного к стулу и целиком находящегося в ее власти, создавал ощущение того, что она вся вымазана грязью, словно дознание, проходившее без борьбы и сопротивления, не содержало ни крупицы добродетели.

Джейн переглянулась с Лютером, которому не понадобилось демонстрировать отвращение – она его почувствовала.

– Сет, – сказала она, – ты забудешь этот разговор, забудешь, что видел нас.

– Да.

– Ты будешь сидеть здесь, пока я не скажу нужное слово и не отпущу тебя. Понял?

– Да.