его борьбу с «назначенчеством», «секретарской бюрократией», дороже всего оставалась партия, как инструмент диктатуры над народом, как инструмент мировой революции. С предельной ясностью он подчеркнул эту мысль на съезде.

«Партия в последнем счете всегда права, потому что партия есть единственный исторический инструмент, данный пролетариату … Я знаю, что быть правым против партии нельзя. Правым можно быть только с партией и через партию, ибо других путей для реализации правоты история не создала»[311].

Тем, что Троцкий не видел «других путей для реализации правоты», хотя он и знал историю, он вынес приговор как самому себе, так и тому течению коммунистического интернационализма, которое он возглавлял. Оказалось, что властвование на основе «насилия, не связанного никакими законами», неизбежно приводит не только к тотальному подчинению личности насилию, но и к отказу от собственных взглядов.

Случилось так, что приведенные слова Троцкого были произнесены в последнем его выступлении на съездах партии. На XIV съезде он предпочел молчаливо созерцать разгром группы Каменева и Зиновьева и голосовал против них вместе со Сталиным, а на XV съезде его уже не было — он был исключен из партии незадолго до съезда.

Глава 23

Коммунистическое государство и культура

Если требования и отношение к коммунистическому режиму были высказаны и продемонстрированы петроградскими рабочими в дни Кронштадта, то политические требования крестьянства видны из секретного доклада ОГПУ 1925 года Орграспреду ЦК партии.

Согласно этому докладу «на различных крестьянских собраниях было зарегистрировано органами ОГПУ 1533 выступления за организацию „Крестьянского союза“, в том числе 377 середняцких, 314 кулацких, 88 бедняцких и др.». К сожалению, что скрывается под «другими» в советской печати не раскрыто[312].

Требования интеллигенции были ясно сформулированы на Ленинградском съезде инженеров. Одно из выступлений, прозвучавшее особенно смело, цитировал Зиновьев в своем отчетном докладе на XIII съезде:

«У нас чувствуется какая-то вялость в нашей работе … причина заключается в том, что у нас нет видов на будущее … если нас собрали на этот съезд, то для того, чтобы выяснить, почему наша работа не вяжется с работой коммунистов. Я беру на себя сказать это слово: вопрос простой. Коммунисты, как материалисты, считают необходимым и нужным дать людям предметы первой необходимости, а мы, интеллигенты, говорим, что в первую очередь нужны права человека (подчеркнуто нами. — Н.Р.). Вот наша основная программа … сейчас мы этих прав человека не имеем и пока мы их не получим, мы будем инертны. Интеллигенты! Кто же такой интеллигент? Неужели человек имеющий диплом? Интеллигент — это всякий человек, будь то крестьянин, будь то рабочий, будь то человек с дипломом, это человек, который ставит выше всего права человека, считает, что человек — высшая ценность в государстве. Этого у нас нет и поэтому интеллигенция работает вяло … Кто ошибается? Мы или коммунисты? Этот вопрос надо выяснить. Я считаю, что ошибаются коммунисты. Они говорят: коммунистический строй вечен. Это — роковая ошибка …

Лозунг — „Владыкой мира будет труд“ — неправильный. Он связывает руки. Владыкой мира будет свободная мысль свободного человека. И пока мы не имеем прав человека наша работа всегда будет связана, всегда будет инертна»[313].

Зиновьев по существу не дискутирует. Он отвечает ленинградскому инженеру знакомой издевкой: «Каждый инженер, если он состоит в секции инженеров при профсоюзе, имеет у нас избирательные права …[314]. Каких еще „прав человека“ хотят они..?»

Зиновьев хорошо понимает, что интеллигенция требует не избирательные «права» в советский профсоюз. Но Зиновьеву нечего возразить против тезиса, что человек — высшая ценность в государстве и обществе, и он вместо ответа демагогически ссылается почему-то на французский парламент, говоря, что там «буржуазная интеллигенция (ленинградский инженер как раз подчеркивал, что речь идет не о дипломе) имеет монополию политического представительства народа».

Съезд отнесся равнодушно к этим примерам Зиновьева о настроениях в стране и среди интеллигенции в особенности. Всех интересовал вопрос лишь о том, кто окажется во главе аппарата власти. Подавляющее большинство делегатов съезда давно уже привыкло к тому, что дискуссиями в борьбе с высказываниями, подобными выступлению инженера, не поможешь — для борьбы с ними существует ЧК-ОГПУ.

Для этого большинства, представлявшего высшую партийную бюрократию, подобранную большинством Политбюро, однако, при непосредственном и решающем участии генерального секретаря, вопросы, поднятые ленинградским инженером, не укладывались в ту форму «идеологического единства», которая еще до «клятвы Сталина над гробом Ленина» расцвела в партии. На месте собственного мнения, пусть построенного на основе марксистской доктрины, появилось начетническое цитатничество, при каждом удобном и неудобном случае, из произведений Ленина, как будто в его сочинениях должен содержаться ответ на любой вопрос, поставленный жизнью.

Мы уже отмечали, что Ленин часто противоречит себе. Особенно бросаются в глаза своей диаметральной противоположностью некоторые его высказывания до и после 1921 года.

И напрасно было бы думать, что цитирование Ленина («из Ветхого завета», как выражались некоторые в партии уже в двадцатых годах) на верхах партаппарата рассматривалось, как поиски некой неопровержимой истины. Захватившая власть данная комбинация из состава высшего руководства и оппозиция к ней с успехом опирались каждая в своей аргументации на более или менее удачно подобранные цитаты из Ленина.

Общим, действительно ленинским, отношением к решающим политическим проблемам можно считать на всех съездах партии уже двадцатых годов то отношение, которое видно хотя бы из приведенных нами комментариев Зиновьева к высказываниям ленинградского инженера. Это отношение можно назвать первой ступенью так называемого «идеологического единства» партии. В нем, как и во всех работах Ленина, действительно отсутствует понятие демократии для народа, понятие свободы, прав человека, прав на свободную, не связанную ни с какой обязательной догмой мысль.

Узурпация нормальных человеческих прав, казавшаяся необходимой для осуществления диктатуры одной партии, и была основной, главной предпосылкой того «идеологического единства», которое в полной мере было достигнуто позже, когда с открытой борьбой фракций и групп в партии было покончено.

Но когда при Сталине нормы «идеологического единства» вошли полностью в силу не только для партии, но и для народа, осуществителю этих норм пришлось пойти и дальше — наложить запрет не только на то, что выходит за рамки официальной доктрины, но и на высказывания Ленина и Маркса, которые не соответствуют текущим политическим интересам вождя партии.

Мы уже останавливались на «завещании» Ленина и ряде его статей и писем, опубликованных впервые лишь в 1957 году[315]. Такие примеры можно привести и для ряда высказываний Маркса — их либо запрещали, либо замалчивали.

Так, например, сближение Маркса с русскими