В дверь кабинета постучали. Люк Линден улыбнулся Эль и прижал к губам указательный палец.

– Ш-ш-ш…

Сложив руки на стопке бумаг, он громко сказал:

– Войдите!

Секретарь с порога передала сообщение от матери студента. Если бы она зашла в кабинет, то увидела бы бледную, прижавшуюся к шкафу Эль с оголенным плечом, в измятом платье.

– Спасибо, Линн, – вежливо ответил Люк Линден, – пожалуйста, не закрывайте дверь.

Когда секретарь исчезла в коридоре, он жестом пригласил Эль сесть перед ним на прежнее место со словами:

– Итак, что касается вашего реферата…

Это поразило ее больше всего.

Словно сомнамбула, Эль брела через парк Бьют. Звуки окружающего мира оглушали, били по ушам – скрипучий голос прохожего, говорящего по телефону, повизгивание играющего с мячом щенка, шорох грабель, разравнивающих в клумбе черные комья земли.

В общежитии она сразу поднялась к себе в комнату и закрыла дверь на ключ. Под окнами, дребезжа, проехал поезд. Эль опустила шторы, занавесила шарфом большое зеркало и начала раздеваться. Ее трясло. Платье, белье, босоножки – все отправилось в мусорный мешок, крепко потом завязанный на три узла.

В душе Эль терла мылом каждый сантиметр тела, а Клэр барабанила в дверь с криком:

– Давай быстрее! Утонула, что ли?!

Эль поворачивала кран до тех пор, пока вода не превратилась в обжигающе горячие иглы. Она подставляла под поток лицо, глаза, втягивала струи ноздрями, полоскала рот.

После душа она тщательно вытерлась полотенцем и… все. Плана действий у нее не было. Что предпринять теперь? Она пыталась читать книгу, но не смогла. Может, посмотреть в гостиной дневное телешоу? Вокруг кипела жизнь: соседки уходили на лекции, возвращались с занятий, бродили между комнатами и кухней, готовили тосты с сыром и бессчетное количество чашек с чаем. Если кто-то интересовался, что с ней, она отвечала: «Похмелье» – и девушки со смехом расходились по своим делам.

В ту ночь ей не спалось. Бодрствовало и телевидение – всю ночь крутило повторы «Друзей». Закадровый смех, словно шум дрели, вызывал только головную боль.

Утром Эль дождалась, пока соседки уйдут на занятия в университет, надела кроссовки и отправилась гулять – без плана, без маршрута, без определенного направления. Ноги просто шли по тротуарам, сворачивали на тропинки, шагали в тени зданий. Ноги поднялись на мост, миновали доки, бетонный двор, ряд магазинов и, наконец, когда на пятках вздулись мозоли, а лодыжки отекли, остановились.

Эль подняла глаза на высящееся перед ней здание из грубых серых выцветших блоков. Над плоской крышей хлопал флаг, трепещущий на ветру. Взгляд уперся в табличку с надписью: «Полиция» – на английском и валлийском языках.

Эль взошла по бетонным ступеням на крыльцо и толкнула двери. В нос ударил застоявшийся запах пота, разогретой еды и дезинфектора.

Стойка приема посетителей. Пластиковые стулья. Торговый автомат.

Потом комната без окон. Двое полицейских, мужчина и женщина. Мужчина откинулся на спинку стула, пригладил рыжеватую редеющую челку и, внимательно глядя на нее, сказал:

– Это крайне серьезное заявление.

Только после его слов она вдруг осознала, что это именно заявление. Не правда. Не ложь. Просто заявление.

Мейв сжимает пальцами мое запястье.

– Вы лгали.

Позади нас море, мы стоим лицом к лицу на темной подъездной дорожке, я чувствую биение своего пульса под рукой Мейв.

– Так я думала. Думала, вы все сочинили. Хотели привлечь внимание. – Ее рука безжизненно падает. – Но я ошибалась, верно?

Я растерянно моргаю. Вопрос звучит отстраненно, как риторический.

– Я спросила Люка, что произошло на самом деле, и он, глядя мне в глаза, заявил, что не касался вас и пальцем. – Мейв сглатывает комок в горле. – Я ему поверила. Он ведь мой муж. Я носила его ребенка. На карте стояло будущее нашей семьи. Я не могла не верить.

Я молча слушаю ее монолог.

– А спустя несколько дней вы отказались от обвинений. Ушли с курса. Бросили университет.

Мне вспоминаются косые взгляды однокурсников, перешептывания соседок в стенах общежития.

– Мне никто не верил, – говорю я наконец слабым, едва слышным голосом.

Мейв впивается в меня взглядом.

– Я сказала в полиции, что мне казалось, будто он меня преследует. Что он следил за мной у общежития, – продолжаю я. – Что однажды подвозил меня домой на машине. Он это отрицал. У него нашлось алиби.

– Я обеспечила ему алиби.

– Вы солгали ради мужа. – Я понимающе киваю.

– Я работала в библиотеке факультета гуманитарных наук. Толпы молоденьких студенток флиртовали с ним, пытались поразить его у меня на виду. Я слушала их болтовню за книжными стеллажами. – Мейв умолкла и посмотрела мне в глаза. – Знаете, что я однажды услышала? Ваш разговор с подругой. Я стояла неподалеку, складывала на тележку книги. И подруга спросила, хотелось бы вам с Люком переспать.

От последних слов меня охватывает дрожь. Я хорошо помню тот день, помню стоящую поблизости, спиной к нам, библиотекаршу и каждое произнесенное мною слово.

– Я считала, что вы – расфантазировавшаяся девушка. Я так сильно верила мужу, что хотела всем вокруг открыть на вас глаза.

– В каком смысле? – удивляюсь я.

– Я громко обсуждала ситуацию с коллегами, так, чтобы слышали и студенты. Мне хотелось перенаправить ветер симпатий, перетянуть сочувствующих на свою сторону, чтобы люди начали подозревать вас. Сомневаться в ваших словах.

Я потрясенно мотаю головой, до меня начинает доходить…

– Это вы подбросили под дверь общежития конверт, верно?

Мейв, не отводя глаз, кивает и произносит написанное помадой слово:

– Лгунья.

У меня по щекам струятся слезы.

– Когда вы узнали правду?

Она переступает с ноги на ногу, хрустит гравий.

– Спустя четыре года. В библиотеку вдруг прибежала девушка – наверное, выяснила, что я жена Люка, – и закричала: «Ваш муж меня преследует! Скажите ему, чтобы отстал!» По ее словам, они пару раз переспали, а потом он как с ума сошел – принялся следить за ней, ходить по пятам, когда она шла на работу и в общежитие. Сказала, что прижимал ее к стенке.

Во рту появляется привкус желчи.

– И тогда я поняла, что насчет вас он солгал… – горько усмехается Мейв.

Земля уходит из-под ног. Я закрываю рот ладонями, вдыхая из них влажный, теплый воздух.

– Я думала, – шепчу я, – что была не права. Что меня… подвела память, я все не так запомнила. Никто мне не верил. Ни полиция, ни друзья. Я даже родным не говорила – боялась, что и они не поверят.