Приземлился он на самом краю: вниз посыпались мелкие камешки. И помчался дальше – прямо в леса.

Кони хунгуров останавливались на краю обрыва. Замирали, выставив ноги, чуть не зарывшись мордами в снег и землю. Затанцевали на месте, нахлестываемые нагайками и проклятиями всадников.

Хунгурский конек под Яксой мчался вперед, потом несся, потом просто шел. Все медленнее, по мере того как рана в заду болела все больше, а железный наконечник стрелы раздирал мышцы. Он начинал идти боком, притормаживал, задыхался; пена капала из-под подпруг и кожаных ремней узды.

На поляне среди вековечных дубов и буков Якса спрыгнул с седла. От слабости у него кружилась голова; он не сумел устоять на ногах, пал на колени, оперся расставленными руками. Ждал, дыша и постанывая, пока уйдет слабость, вжимавшая его в ковер мокрых листьев.

Сумел справиться, не выпустил поводьев. Натягивал их, поднимался, шел к коню. Как ни странно, тот не был спокоен. Пятился, махал головой, стриг ушами, словно ему не нравилось здесь. Якса с трудом потянулся к переметным сумам, висящим на передней луке седла. Расшнуровал их трясущимися пальцами, чувствуя внутри полоски сухого мяса. По другую сторону висела баклага с кобыльим молоком.

Он вынул первый кусок еды, как раз нес его ко рту, как вдруг конь фыркнул, прижал уши к голове, отпрыгнул, дергая поводьями.

Волосы на голове у беглеца встали дыбом. Позади себя он услышал шелест; что-то тяжелое перло сквозь чащобу, по сухим листьям и травам. Выпустив мясо из рук, он отпрыгнул влево, желая заслониться конем, но тот вырвался, развернулся на задних ногах, готовый к бегству.

Не успел! Сверху на него пал удар когтей, разодрал спину, сломал хребет, придавив к земле, повалив на правый бок, выпустив внутренности… Якса крикнул, когда увидел, что´ расправилось с конем, что´ вынырнуло из лесной чащобы, хотя с тем же успехом оно могло бы выйти из-под земли или упасть с веток!

Он развернулся и убежал. Просто не мог сделать ничего другого. Позади слышал ржанье погибающего коня, хруст раздираемой шкуры. А потом – скрип и шум, когда это нечто закончило драть конский труп и бросилось сквозь кусты за Яксой.

Якса бежал, бежал, бежал, спотыкаясь. Запнулся о корень и упал. Сам не знал, куда уходить – только бы подальше от этого места, только бы вниз, прочь от усеянного скалами хребта, остатком сил вознося молитвы Ессе, чтобы он вывел его из этих проклятых хребтов на подгорья и дальше на низины, в степь…

Единый услышал. Вдруг чащоба расступилась, земля убежала из-под ног. Под собой Якса увидел море высоких крон елей и смерек – бескрайнее, растянутое до невысоких взгорий и широкого горизонта…

Он упал, воя, полетел по склону. Уж лучше так, чем погибнуть наверху. Лес поглотил его крик боли и звук падения.

8

Кони не желали идти дальше вглубь чащи, полной толстых, с растопыренными ветвями грабов. Чувствовали смерть или ловушку, потому что в центре пустого пространства лежал мертвый конь с высоким деревянным седлом на спине.

– Не люди, – прошептал Глеб. – Совет на четыре гривны. Волки или новая ловушка?

– Ш-ш-ш! – Булксу приложил палец к губам. – С коней! Окружить поляну! Бортэ, остаешься на страже!

Самый младший, с гладкой, будто у девушки, кожей, согнулся и подхватил поводья коней. Хунгуры ловко спрыгивали на землю; почти бесшумно двигались по серому ковру сухой листвы. Рассыпались в лаву, исчезая между деревьями, – серые, едва видные фигуры с луками.

Булксу и Глеб осторожно выглянули из-за шершавого ствола. Тела Яксы нигде не было видно; на поляне лежал только конь – с распоротым брюхом и почти оторванной головой.

– Какой зверь сделает такое? – пробормотал Глеб. – Нельзя расходиться…

Булксу дал знак, один из хунгуров побежал на разведку: склонясь, будто серый пес, к конскому трупу. Осматривал, нюхал, проверял. Наконец махнул – к югу, к деревьям.

И тогда раздался крик: сперва короткий, сдавленный; повторился, понесся эхом, превратился в хрип, погас в чащобе. Они слышали только глухой повторяющийся стук, ляп, ляп, бах, бах, словно большие капли дождя или камешки падали на глинистую землю.

Шиги дал знак: показал налево, саблю уже держал в руках; Булксу широким жестом послал вперед остальных: те пошли, перебегая от дерева к дереву, словно подкрадываясь к зверю на охоте. Глеб шел следом, неловкий, тяжелый в клепаной броне, с мечом и щитом.

Хунгуры встали у подножья граба, на земле, орошенной кровью. Тут лежал мертвый, разодранный почти напополам Слоокарий. Вытаращенные глаза остекленели, одна рука валялась шагах в пяти от тела. Что-то его попросту… порвало на куски – как печеного каплуна на пиру…

– Небеса-а-а, – простонал Шиги. – Мангус… Мангус это сделал. О-о-о, багадыр, зачем ты приказал нам идти по следу Яксы? За что использовал нас, словно дрова на растопку?..

– Сказал каган, – прохрипел Булксу, плюясь кровью, потому что легкие его стали уже как два дырявых меха. – Тем, кто станет чинить насилие, отрубите головы. Тем, кто будет слишком горделив, – рассеките грудь. А тем, Шиги, кто слишком громко болтает, вырвите языки!

Вопль – ровнехонько за их спинами. Крик, отчаянный голос.

– Багады-ы-ыр!

Хруст, треск, заставляющий спрятать голову в плечи.

Они молниеносно обернулись, руки натягивали луки, хватали обтянутые шкурой рукояти сабель и тесаков.

Кутулук – тот, что остался сзади, – лежал на ковре золотых листьев, окровавленный, с неестественно вывернутой головой, словно собирался взглянуть на собственную спину, сломанный, будто кукла, некоей неизвестной силой.

Ничего не было видно. Только огромные, устремленные в небеса, разделяющиеся при земле на несколько стволов грабы. Тихий, спокойный лес, наполненный смертью.

– Где он?! – в отчаянье крикнул Лель.

– Див! Див! – кричали остальные хунгуры. – О Матерь! Его не победить оружием!

– Молчать! – Булксу ударил нагайкой ближайшего воина по спине. Сил уже не хватало, и он едва стукнул воина, вместо того чтобы повалить. – Осмотреться… х-х… – захрипел он, давясь, кашляя, постанывая.

И вдруг раздался сильный, решительный голос Глеба:

– Он в грабах. Входит в деревья! Будьте внимательны!

Что-то шевельнулось в расходящемся на пять отростков стволе. Как из гнезда, оттуда вынырнула покрытая мхом фигура, деревянный болван, протягивающий растопыренные руки сучьев, безголовый, раза в два выше человека, будто грубо вытесанный топором, сохраняя только видимость человеческого существа.

– Древесный бес! – рявкнул Глеб. – В кучу, не убегайте!

Тот шел на них, а когда свистнули стрелы – бежал. Лель промазал, но две перистые стрелы воткнулись в кору, пробивая тело твари.

Вместо того, чтобы мчаться прямо, тварь прыгнула в сторону, подбежала к стволу граба, нырнула в него, исчезла, словно сделавшись частью огромного дерева!