Он уже начинал догадываться, где оказался. Место, раньше заросшее кустами и травами, а теперь – заваленное снегом, выглядело как крепость, но это была не крепость. Он пошел вдоль стены, через заросли, то и дело проваливаясь в снег. Озябший, трясущийся, встал перед расщелиной – некогда тут были врата, теперь же все заросло сорняками. Вошел и оказался на плоскогорье, неподалеку от вершины Громника. Огромные буки, растущие по несколько от одного ствола, вставали тут, раздирая корнями скалы. Подходя к ним, он увидел две высокие фигуры чуть обтесанных гигантов…

Замер, но те, к счастью, не двигались. Были это каменные идолы, болваны; он понял, что нашел капище, вернее – его руины, где еще век тому назад, вероятно, горели костры, на которых возносили жертвы старым богам. Между огромными столпами некогда стояла контина, языческий храм – нынче от него остался только прямоугольник камней, поросших сорняками и терновником, укрытых белым саваном снега.

Он остановился около истуканов: накрененных, словно знающих уже, что власть их клонится к упадку. Их осталось немного – скрытых в чащобе, куда все еще время от времени ходят селяне. Величайших из них свалили владыки лендичей, покорив всю страну к западу от гор. Ставя сборы Ессы на огнищах и в святых рощах, вырубая девственные пущи, превращая ведов в холопов, а волхвов – в подданных. Ставя грады и замки там, где были камень и железо. Как рассказывали, статуи и идолы по-настоящему росли: окормляемые жертвами и верой подданных. Они изменялись: каменные – медленнее, деревянные – быстрей, обретая человечье подобие. И якобы порой такой идол вырастал и обретал настолько полный образ, что отрывался от остальных, начинал жить, становился бесом, живым богом язычников, ступающим по земле. Многих таких сожгли, когда дикие пущи Ведды превращались в Старшую Лендию.

Якса понял, что каменные стены были оградой, за которой люди прятались в тяжелые времена от бесов и стрыгонов из бора. Где жгли святые огни, отгоняющие зло. Первый из идолов, с рогом в руке, выглядел как Свантевит. Второй был посвящен Волосту – мрачному, страшному, горбатому, словно вепрь, что поднялся на задние ноги. Стоял он напротив третьего – с мечом – наверняка идола Грома, заклятого врага Волоста.

Было их больше, но те, что постарше – уже пали, как пала во прах старая вера. Остались от них снежные пригорки и пустые каменные глаза, глядящие в пространство. Грубо вытесанные ладони, сжимающиеся на рогах и рукоятях мечей.

Пониже, как это обычно бывало с идолами, шли резы и рисунки. Неровный круг, на нем – четырехугольный храм, огромный олень, ударяющий в него рогами. Грубые фигуры людей, прячущихся в контине. И странный безголовый гигант меж двух деревьев, держащий в руке людские изображения. Божество старше, чем боры, леса и горы.

Якса даже застонал. Вдруг он понял, что ему совершенно не холодно. Но Княжич обливал горы светом, а это значило одно: подступал мороз.

Он замерзал. Волосы, давно не стриженная борода и отросшие усы его были белыми, он костенел, почти не мог уже двигать ногами. В теле чувствовал сонливость и слабость.

– Есса! Огонь!

Необходимо было его развести. Сейчас, немедленно. Сюркотта и рубаха, хоть и высохшие уже, не защищали от жестокого горного холода, от которого лопались деревья, крушились скалы.

Рука его опустилась к поясу, за мешочком с огнивом…

Вернулась пустой. Он все оставил около огня! Ну и… и что теперь?

Закопается в снегу – замерзнет. Зароется в листья – тех не хватит, чтобы полностью в них зарыться, да и где их искать под снегом! Ветки не защитят от холода. Значит…

– Помогите мне… – простонал он в сторону старых богов. – Дайте знак. У вас есть шанс.

И тогда он что-то заметил. Дупло в стволе большого бука. Небольшое, освещенное Княжичем.

Что-то белело там. Окостеневший, едва двигаясь, он подошел ближе, разгреб снег.

Увидел костяное древко копья, старого, но хорошо сохранившегося. На нем все еще был наконечник – тупой, железный. И еще ремень – солидный, прикрепленный к рукояти. В дереве было спрятано оружие. Костяные топорики, поросшие мхом каменные ножи.

Он вынул копье и прижал к телу. Зажмурился. Зачем ему это оружие? Замер в холодном свете Княжича: тот казался красивым только на равнинах Лендии! Конец… Разве что… Но у него уже не было сил.

5

На следующий день какую бы, казалось, тропинку или дорожку он ни выбрал, та вела его вниз, по восточному склону Громника. Снега было меньше, потоки, стряхнув ледяную корку, шумели, над гребнем скальных вершин летели облака – вверху бледные, внизу синие, как обещание близкой вьюги.

Якса шел с ножом за поясом, в руке держал копье с костяным древком, которое он забрал в контине на верхушке горы. Плечи его покрывал смердящий кровью плащ из шкур снежных гиен. Утром, в свете нарождающегося дня, он уже не мог вспомнить, откуда у него взялись силы, чтобы ночью убить тварей копьем Грома, приманив собственной кровью под стену: пробивая, вытягивая наверх, потом ошкуривая ножом, греясь в их крови и теплых внутренностях. В конце же, укрывшись шкурами, он спрятался от мороза в найденном дупле.

Узкая, глинистая, пробивающаяся из-под снега тропинка спускалась к смешанному елово-смерековому лесу, полному камней, папоротника и колючего терновника. Справа гора круто обрывалась в пропасть, заросшую внизу чащобой, продернутую серебром нескольких водопадов. Якса шел медленно, чувствуя, что раны мешают ему не так сильно, как голод, скручивающий внутренности и желудок; от голода этого кружилась голова и подступал холод. Вдруг он остановился.

Птицы! Те сорвались с деревьев точно по другую сторону распадка. Это был знак, что хунгуры идут по его следу, как гончие псы. Он был бы дураком, если бы думал, что избавился от них после всего случившегося…

В одном он был уверен: на широких деревянных седлах у хунгуров есть переметные сумы с едой. И в этот момент было не важно, что там у них только твердые смердящие полоски сушеной баранины. И баклаги с кумысом.

Чтобы объехать пропасть, им нужно было двигаться примерно четверть дня, прежде чем они оказались бы в лесу. Он мог убегать или…

Долго раздумывать не пришлось.

6

След был слишком отчетлив: на мокром снегу отпечатались продолговатые ямки, сбоку иной раз появлялись углубления, словно бы идущий чем-то подпирался, а может, приседал, тыча в миг слабости в землю рукой.

– Конец ему, – прохрипел Булксу, рассевшийся в широком седле на спине пестрого хунгурского конька с широкой башкой и густой, коротко постриженной гривой.

– До сумерек он будет наш, – проворчал Глеб.

– Не похваляйся заранее! – ответил Булксу.

Лель закусил губу. Ехал, бледный и напряженный – но рука, державшая кожаные вожжи, чуть дрожала.

– Багадыр! Багадыр! Там, – Гуюк показал вдруг вперед. – Смотрите!

– Проверь, чего ждешь?!

Хунгур ударил коня, который перешел на тяжелый галоп. Это уже увидели все – тропинка входила в лес меж деревьев, где среди камней был холмик. Что-то там лежало – клочья одежды, тряпки, торчал кусок меха. Снег был стоптан, может, раньше там шел бой.