– Ешьте мою пищу! – бормотал он. – Пейте мой кумыс. Ступайте по моей земле…

– Мы послушны тебе, о великий, – отвечали они, жуя – почти давясь, если говорить честно, твердым мясом.

– Слоокарий, Кутулук!

Все повторилось. Хунгуры, старый и молодой, били челом Булксу. Через миг и остальные ели с его руки. Церемония миновала только молодого, безусого хунгура в серебристой катанде, с саблей, украшенной золотом. Поскольку старик не уделил ему внимания, это могло значить, что юноша стоит выше него.

– Князь Руслав бил нам челом на Рябом поле. Иди сюда и ты, Глеб. Станешь есть из моей руки.

– Не стану, – ответил рыцарь. – Я не подданный вашего кагана.

– Все вы били нам челом; все, кто выжил, – рявкнул Булксу. – Князь Дреговии – первым, едва услышав, что нет уже короля Лазаря. На колени, раб, а не то сделаю с тобой то же самое, что ждет Яксу!

Глеб напрягся, но не стал класть руку на меч. Так и сидел на куче хвороста, согбенный, прикрытый шубой, злой.

Рука Булксу потянулась к левому боку – туда, где за широким поясом он носил кожаную нагайку. Длинную, шириной чуть ли не с запястье. Свернутую, словно змея.

– Мне подойти к тебе?! Все дреговичи – трусы! Давай, пес.

– Булксу, успокойся!

Это был голос молодого, богатого хунгура.

– Мы в горах одни как перст, мы не в степи. У нас нет другого друга, кроме наших собственных теней, и нет другого кнута, кроме конского хвоста, – сказал Булксу, словно обвиняя. – Чтобы выжить тут, я должен быть уверен во всех, что тут есть.

– А может, ты сам съешь из моей руки?!

Булксу захрипел, раскашлялся, сплюнул кровью.

– Не сегодня, Лель. Может, завтра. Когда ты пройдешь испытание. Когда станут тебя называть Лель Даркан, а не Лель Адаркин… Лель Чудак! Когда ты докажешь, что не боишься крови и что ты не женщина.

– Ты забываешь, кто я такой, Булксу. За-бы-ва-ешь, что однажды я стану братом кагана всех родов и аулов. Буду во главе армии идти в поход на богатые юрты, против врагов, добывать женщин, прекрасных, как роса на солнце. Все станут мне служить. Во время облавы станут гнать зверя на меня. Станут – для меня, густо, нога к ноге, живот к животу – гнать степного зверя. А если в дни войны они не послушают моих приказов, то я лишу их имен и жен. А если в дни мира они нарушат этот мир, то я лишу их людей, жен и детей. Оставлю в чужой земле. Тогда, Булксу, ты станешь есть из моей руки, пить и подыхать по моему приказу! Потому – оставь сегодня Глеба!

– Так и будет… когда-нибудь, багадыр. Когда-нибудь я стану есть из твоей руки верблюжий навоз, а когда подохну, то с гордостью взгляну на тебя из небесных аулов – как на правую руку кагана. Но не сегодня. Пока что не нынешней ночью, – прохрипел Булксу. – Только когда ты пройдешь испытание.

– Багадыр! Багадыр! – застонал Слоокарий. – Там, смотри! Огонь!

Все оглянулись. Далеко, на склоне едва видимой горы, они заметили свет пламени.

– На Громнике некогда был языческий храм, – отозвался Глеб. – Поросший лесом, кустами и сорняками. Некогда горели там костры в честь старых богов.

– Поднимается Княжич, – отозвался Лель. – Отец и мать, молите Небо и Землю, чтобы не оказался он Халем. Не в этом месте и не в это время.

4

Свет, что лег на горы, был не красноватым, а серебристым. Над рваным валом Восточного Круга Гор взошел Княжич, спокойный, сияющий друг путников и странников, а не жаждущий крови Халь, чье красное сияние пробуждало ото сна стрыгонов.

Княжич охлаждал распаленные души, посылал на землю спокойствие и плодородие. Но даже в его свете Якса видел окружавших его тварей.

Они ходили на четырех ногах, но порой поднимались, будто смерд, что, проведя всю жизнь согбенным над сохой и мотыгой, к старости становится подобным животному. Покрытые темным пятнистым мехом головы тварей были похожи на человеческие, но из них вырастали короткие морды с саблевидными зубами; и, что хуже всего, твари были трехглазыми. Снежные гиены, слепые днем, ночью они выслеживали любую тень между деревьями. И перекликались.

– Там, там… – слышался взлаивающий плач.

– Сам, сам… – отвечало эхо в лесу.

Без меча он чувствовал себя голым, но все равно бы ничего не сумел сделать против целой орды чудищ. Нужно было убегать, сейчас же, немедленно!

Он развернулся, чтобы залезть на неровную скальную стену. Но сразу соскользнул и упал. Попытался подпрыгнуть – дотянуться до края над головой, ухватиться за него окровавленными руками. Не сумел, не хватило дыхания. Он полез, отчаянно цепляясь за выступы скалы…

Упал на колени на снег, удар о мокрые камни слегка его отрезвил.

Нужно было убегать. Сейчас его разорвут! Он знал, как такое выглядит. Первым выскочит вожак, приблизится, укусит, чтобы пустить кровь, и отбежит прочь, чтобы раззадорить остальных запахом крови жертвы. Потом нападут остальные твари – две, три, начнут рвать и отбегать, пока он не истечет кровью. А когда уже ослабнет, вся стая бросится, чтобы разорвать его в клочья, – голову откусят в самом конце, чтобы гаснущими глазами та смотрела на агонию тела…

Он кидался на стену, словно в ярости. И вдруг почувствовал под правой рукой какой-то корень. Поднатужился, поднялся, упираясь в камень ногами. Краем зрения заметил серую пятнистую фигуру, что бросилась в его сторону!

Подтянулся выше, почти до края!

И тогда корень выскользнул из щели; мужчина съехал вниз, напрасно цепляясь за неровности, повис на середине стены…

Щелчок челюстей, боль в ноге – ко всем прочим несчастьям. Корень все еще держался, и на миг жизнь Яксы повисла на двух пальцах гибкого дерева.

Постанывая, он подтянулся, схватившись за корень обеими руками, елозил по стене в поисках точки опоры, чуть ли не кусал камень.

И наконец почувствовал под левой рукой закругленный край.

Рванулся с криком. Вопль его был сильнее, чем перекличка гиен. Вполз на вершину стены, повалился на бок, лежал, тяжело дыша.

Внизу завыла стая. И не только завыла: кое-кто прыгал, хватал ветки и корешки зубами. Тщетно. Добыча сбежала. Стая начала разбегаться, исчезать в лесу; но далеко не ушла. Гиены умели ждать. До рассвета, до восхода солнца, до убийственного для них дня.

В сознание Яксу привел мороз. Он попытался встать, но боль ударила в левую ногу, едва не сбросив его на снег. Постанывая, он нащупал в штанине две дыры, из ран сочилась кровь. К счастью, не текла; тварь едва-едва его оцарапала. Пустила кровь – как оно бывало с ними сперва.

Он прикладывал снег, пока кровь не унялась. Потом поднялся. Чувствовал головокружение, а нужно было влезть еще на одну стену, которая перекрывала дорогу на вершину горы – к счастью, эта была пониже. Якса осмотрелся вокруг, с трудом заполз наверх, чтобы оказаться перед третьим барьером из валунов, плотно уложенных и заросших мхом. Почти непроходимых.